Цветы тянутся к солнцу

Экипаж стоял у подъезда. Хусаин, намотав вожжи на руки, сидел на козлах такой же, как всегда, только лицо у него сегодня было мрачное.

Бай Гильметдин грузно взобрался на сиденье и ласково похлопал возницу по спине.

— Трогай, ровесник, — сказал он. — Сперва на ярмарку поедем, посмотрим, как там холуи мое добро стерегут. Народ теперь подлый. Не все такие, как ты…

Хусаин не ответил. Он и вообще-то был неразговорчив, а сегодня говорить совсем не хотелось. Он молча тронул вожжи, и экипаж покатил, мягко приседая на рессорах.

«Вот тут и разберись, — думал он, в то же время внимательно следя за дорогой. — Вроде верно хозяин говорит: добро его, нажитое, присмотреть нужно. И Исхак тоже верно сказал: у бая сундуки от денег ломятся, а у него, у Хусаина, куска хлеба нет. А жизнь прожили рядом, и работал Хусаин побольше хозяина. Хозяйская жена в дорогих мехах ходит, у хозяйской дочки золотые браслеты на руках, а Фатыйха и Газиза чуть не голые бегают. Да где же она, Газиза-то, теперь? — вспомнил он. — Как вчера убежала, так и нет до сих пор. Говорит, к Ханифе пошла. А там, в Заречье, самые бои будут. Гильметдин-бай к кремлю поедет, юнкеров «подогревать», а юнкера по Заречью из пушек бьют. А он, Хусаин, хозяина везет. Выходит, против дочек он и против зятя, чья могила там, в Заречье. Вот тут и разберись…»

Приземистые каменные лавки бая Гильметдина на ярмарке стояли на месте. И замки на дверях были целы, и окна целы. Бай довольный. Не слезая с сиденья, сказал несколько слов сторожам и, тронув Хусаина, велел ехать к кремлю. На повороте к дамбе Гильметдин велел остановить лошадей возле красной церкви у семи дорог. Здесь то ли штаб был у юнкеров, то ли еще что. Только толстая дубовая дверь все время хлопала. Щеголеватые офицеры в золотых погонах, перетянутые ремнями, то входили туда, то выходили. Гильметдин-бай кряхтя сошел на тротуар и тоже вошел в дверь.

Хусаин прикинул, что придется долго стоять, отвел экипаж в сторону. Но оказалось, что он и тут не разобрался. Десяти минут не прошло, Гильметдин вышел, да не один, а вдвоем с сыном — офицером. Тот взмахнул белой перчаткой, подозвал Хусаина. Когда экипаж подъехал, офицер, кивнул отцу, на ходу вскочил на сиденье и приказал:

— На Адмиралтейскую дамбу! Да поскорее, слышишь?

Хусаин слегка ударил лошадей вожжами. Лошади приняли сразу и помчались крупной рысью, звонко стуча подковами по каменной мостовой.

Хусаин осмотрелся. Куда ни глянь, за всеми укрытиями притаились солдаты. Повсюду сверкали погоны юнкеров.

Один совсем молоденький бросился было к экипажу, но, увидев на сиденье офицера, взял под козырек и отпрянул в сторону.

«А ты-то куда? — зло подумал Хусаин. — Тебе в лапту играть в самый раз, а ты винтовкой машешь. Смял бы тебя, дурака, лошадьми, а отцу с матерью — слезы…»

И вдруг он увидел ребят. Две девочки и мальчик, поднявшись на дамбу, мчались наискосок, навстречу экипажу. Хусаин не увидел, он сердцем почувствовал, что это его дочка и внучка. Не раздумывая, он повернул экипаж в сторону бегущих ребят и вытянул ременным кнутом и без того бойко бежавших лошадей. Сытые лошади помчались галопом, копытами высекая искры из камней мостовой.

— Куда тебя шайтан несет? Стой, слышишь, стой, мерзавец! — крикнул офицер.

Но Хусаин ничего не слышал. Он гнал лошадей, яростно нахлестывая их кнутом.

Тогда офицер выхватил наган и выстрелил в воздух.

Солдаты, лежавшие за укрытиями, по-своему поняли этот выстрел. Защелкали затворы. Не целясь, не задумываясь, солдаты и юнкера открыли беглый огонь по берегу Казанки. В ответ и оттуда засвистели пули.

Круто осадив лошадей, Хусаин бросился к Газизе. И она, увидев отца, бросилась навстречу, кинулась было к нему и вдруг, вскрикнув, стала падать. Хусаин подхватил девочку, и горячая струйка крови потекла по его руке.

Прижав дочку к своей груди, Хусаин оглянулся по сторонам, словно моля о помощи. И вдруг он увидел молодого хозяина. Офицер сидел в экипаже, злобно глядя на детей.

Еще крепче сжав окровавленное тело дочери, Хусаин, расставив ноги, так, как хаживал когда-то на кулачные бои, направился к экипажу. У офицера в руке был наган. Одной пулей он мог бы остановить непокорного слугу. Но столько гнева было в обезумевшем взгляде Хусаина, что, не выдержав этого взгляда, офицер спрыгнул на землю и, пятясь, затерялся в толпе солдат.

Закира как завороженная молча смотрела на красные капельки, падавшие на землю, еще не понимая, что произошло.

Резкий голос Матали пробудил ее сознание.

— Дядя Хусаин! — крикнул мальчик. — Я завернул лошадей, садись.

— А? Лошадей? Скорее, скорее! — опомнившись, сказал Хусаин.

Как только Хусаин со своей бесценной ношей забрался в экипаж, Матали дернул вожжи, и лошади, возбужденные выстрелами, трещавшими кругом, сразу понесли галопом. Закира едва успела вскочить на подножку. А Матали об одном думал: как бы скорее увезти Газизу из этого страшного места.

— …Папа!

Черные, как ягодки черемухи, глаза открылись, длинные ресницы дрогнули.

— Лежи, доченька, лежи спокойно, — сказала Фатыйха.

— Мама, а где я?

— Дома, доченька, дома.

— Открыла глаза, детка? — Хусаин погладил дочку по волосам.

По щеке Газизы скатилась слезинка.

— А где ребята? — спросила Газиза, тяжело переводя дыхание.

— Здесь мы, все здесь, — сказал Матали.

— И ты, Галия, тут?

— И я, — кивком отвечает Галия. Но Газиза не видела подругу. Она искала глазами Закиру и Матали. Ребята подошли поближе.

— Мы отнесли бумагу, — шепотом сказала Закира.

— Я сам в руки отдал Васильеву, — тихонько добавил Матали.

Газиза улыбнулась в ответ и снова закрыла глаза. Страшные картины пережитого вставали перед ней. Фонтанчики песка над пулями, зарывающимися в берег… Огненные языки пламени, вылетающие из пушек… Опрокинутые котлы… Холодная рука, зажавшая ствол лопуха…

В ушах звучал грохот канонады, треск пулеметных очередей, дребезжание стекол в окне, ржание лошадей…

А потом наступили ночь и тишина. Газиза уже не видела и не слышала ничего больше.

А в городе шел бой. Ни днем, ни ночью не умолкала стрельба. Красные бойцы с Арского поля и с шабановской фабрики пробились в Заречье. Алафузовцы теснили юнкеров. Ряды красных росли с каждым часом. Они уже не умещались на дамбе — растеклись по лугам, заполнили все улицы.

Не выдержав натиска красных, юнкера укрылись за стенами кремля. Но и древние стены не смогли уберечь их от ярости восставшего народа. Кажется, вот-вот рухнут кремлевские стены и погребут под обломками все, что осталось от защитников старого строя.