Цветы тянутся к солнцу

Близился день, когда над Казанским кремлем поднимется алое знамя, такое же яркое, как кровь Газизы и Асадуллы и тысяч других людей, и здесь, и в других городах не пожалевших своей крови, чтобы поднять знамя свободы.

Часть вторая

Не скоро Газиза встала на ноги. Прошла трудная темная осень. Снег выпал на мерзлую землю. Пришел декабрь и принес трескучие морозы.

А Газиза все маялась между жизнью и смертью.

В декабре ее положили в больницу. Врач осмотрел худенькое горячее тельце, снял повязку и сказал строго:

— Что же вы сразу-то не принесли ее? Ведь чуть-чуть не загубили девочку.

Хусаину говорили, что в больнице Газизе станет лучше. Ханифа каждый день приходила, уговаривала отца и мать отдать Газизу в руки врачей.

Хусаин согласился было. Но Фатыйха, молчаливая, всегда покорная воле мужа, и слышать не хотела об этом.

— Да вы подумайте, что говорите, — возмущалась она, — чтобы я отдала свою девочку, маленькую мою в руки неверных? Пожелает аллах, смилостивится, она и дома поправится. А если не угодно будет аллаху, пусть у меня на руках закроет глазки.

Прежде Хусаин не дал бы ей много разговаривать. Он и говорить не стал бы с женой, только брови нахмурил бы. Да с тех пор как привез он домой дочку, раненную шальной пулей, словно подменили Хусаина. Пропал его прежний характер, погас прежний огонь.

Весь мир перевернулся. Все вверх дном полетело. Не знаешь, о чем и думать… Да еще из-за каждого угла, из каждого окна байские прислужники стреляют по ночам в честных людей.

А Газизе с каждым днем все хуже становилось. Все ее тело пылало огнем, губы потрескались, запеклись. Закира день и ночь сидела у ее изголовья. Намочит в миске салфеточку и приложит к сухим губам, к горячему лбу. Посмотрит на тонкие веки, прошитые голубыми жилками, и страшно становится. Вот-вот, кажется, оборвутся эти тонкие ниточки и навсегда закроются глаза любимой подруги.

Как-то под вечер особенно плохо стало Газизе. Она билась в постели, хрипела. Потом успокоилась и лежала почти не дыша.

Расстроенная Фатыйха, сдерживая рыдания, сказала мужу:

— Отец, отходит наша маленькая. Надо сходить за соседкой.

Потом пришла Бадыгельзямал, всплеснула руками и долго читала молитвы у изголовья Газизы. А Закира бросилась на Ягодную, за матерью.

Когда запыхавшаяся Ханифа вбежала в комнату, Газиза была без сознания.

— Спорьте, не спорьте, — решительно сказала Ханифа, — отнесу сестренку в больницу.

Мать заспорила было. Но Ханифа и слушать не стала. Она завернула худенькое тельце сестры в одеяло, прижала его к груди, как маленького ребенка, и понесла в больницу.

Хусаин и Фатыйха не сказали ни слова. Они так и стояли неподвижно и молча, только Фатыйха вздрогнула от стука хлопнувшей двери…

Морозным днем Газиза на своих ногах, держась за руку матери, пришла домой.

Ох и ждала она этого дня! Она и по маме соскучилась, и по отцу, и по товарищам. Да что там, ей и тараканы в щелях показались родными, когда она вернулась домой.

Впрочем, и в больнице ее навещали друзья. В палату их, конечно, не пускали. Старый врач, похожий на дядю Николая с алафузовской фабрики, на вид казался добрым. Ребята думали, что кого-кого, а их-то, лучших друзей Газизы, пустят к ней. Но он и слушать не стал.

— Ступайте, ступайте отсюда, — сказал он сердито. — Нечего заразу разносить. Вот поправится ваша подружка, сама прибежит…

Но не такие это были ребята, чтобы просто так повернуться и уйти. Они узнали, где палата, в которой лежит Газиза, зашли как-то во двор и, протаяв дыханием лед на замерзшем стекле, по очереди заглядывали в палату, прижимая носы к холодному стеклу.

Когда Газизе стало лучше, она тянулась исхудавшими руками к окну, словно пытаясь поймать эти ресницы и эти носы. Ребята нарочно падали в снег, валялись, задрав ноги и руки, катались по снегу, и всем было весело: им, потому что смеялась Газиза, Газизе, потому что играли они.

Когда девочка вернулась домой, ребята уже не отходили от нее. То один приходил, то другой.

— Совсем застудили комнату, этак и дров не напасешься, — ворчала Фатыйха, но ребята по голосу слышали, что и дров ей не жалко, и их приходу она рада, а ворчит так, для порядка.

Они приходили, как домой, снимали обувь, подсаживались поближе к Газизе и принимались рассказывать новости. А новостей было столько, что хоть до утра говори — все равно не перескажешь. И они, перебивая друг друга, рассказывали подряд обо всем.

Медресе, которая стоит возле мечети, теперь не медресе, а школа. Туда записали всех мальчишек и девчонок и вместе учат их по-советски. Жена муллы, та, что прежде учила девочек в медресе, ругается, говорит, что люди стыд потеряли, что всех их проглотит земля, что аллах не допустит, чтобы мальчишки и девчонки в школе сидели вместе.

По улицам ходят патрули с красными повязками на руках. Буржуи взорвали мельницу за Волгой и поэтому в городе совсем мало хлеба.

А Матали вернулся к тетке Сабире… На вокзал его больше не пускали, у друзей жить не позволяла гордость. И как ни спорил Матали сам с собой, от голода и холода он однажды, как побитая собачонка, приплелся домой.

Тетка Сабира даже не удивилась, увидев племянника.

— Пришел, каторжник? — сказала она. — Ну, смотри у меня. В другой раз, если такое натворишь, голову оторву.

Много новостей принесли ребята своей больной подруге. Были среди них и хорошие, были и плохие, но самую плохую новость принесла Закира.

Как только Газиза вышла из больницы, она первым делом про Закиру спросила и очень удивилась, что Закира не пришла ее встречать.

— Придет, придет, куда она денется? — утешала ее Фатыйха.

А Закиры все не было.

Ну, пусть Ханифа на работе. У нее много дел. А Закира? Что же, она дорогу, что ли, забыла? Могла бы и без матери прийти.

Газиза и гостинец припасла для Закиры. Строгий доктор, когда она выходила из больницы, дал ей большущий кусок сахару. Газиза и сама попробовала, и маму угостила, и папу, а самый большой кусок оставила под подушкой для Закиры.

Газиза не раз вспоминала об этом сахаре. Не раз собиралась сама съесть его, обижаясь на неверную подругу, но все-таки утерпела.

Закира вместе с Ханифой пришла только поздно вечером, когда в домах уже горели огни и самовар пел свою песенку.

Хусаин, как бывало прежде, сурово встретил старшую дочь.