Цыганка. Кровавая невеста

У Ивана было задание вычистить конюшню. Это очень порадовало цыганку, любящую лошадей. В стойле стояла кляча по имени Травка и красавец-жеребец, которого называли Царь леса. Гожы вспомнила старые времена: как подростком в таборе помогала отцу ухаживать за целым табуном. Она была неплохой наездницей и чувствовала животных, поэтому легко могла управляться даже с самыми капризными особями. Настасья тихо посмеивалась и в тайне называла клячу Мими, а ее спутника – Мишель. Это было опасно, ведь если бы об этом узнала хозяйка, неизвестно как бы это сказалось на здоровье и без того несчастной девушки.

– Я ее больше не боюсь! Пусть узнает! Меня все равно никто не возьмет замуж такую, – жаловалась она Ивану, при этом смотрела на него с потаенной надеждой, стать его невестой.

– Если бы у меня была возможность жениться, то ты была бы моей избранницей! – честно призналась переодетая цыганка. – Ты очень милая, Настасья, и добрая. Один старый человек давным-давно мне сказал: есть много разных людей: хороших и плохих в мире поровну, а вот великодушных можно пересчитать по пальцам. Ты – великодушная! И обязательно встретишь человека, который тебя оценит так, как ты этого заслуживаешь.

Настасья так вдохновилась услышанными трогательными словами, что потянулась губами к Гожы, но та положила ладонь на ее рот и спокойно добавила:

– Нам, цыганам, суждено выбирать из своих. Таковы правила!

Настасья загрустила и честно призналась, что перед ней самый лучший человек, которого она когда-либо встречала в жизни. Девушка вернулась в дом, где ее ожидала гора посуды после большого праздника.

– Ты нравишься ему! – голос Михаила заставил Гожы громко вскрикнуть. – Царь леса не каждого к себе подпускает. Что ты ему нашептываешь?

Михаил стоял возле входа в конюшню, пережевывая соломинку, и с любопытством рассматривал девушку, маскирующуюся под Ивана.

– Я говорю… что он не только Царь леса, но и… моего сердца, – тихо произнесла цыганка, разрумянившись.

– Значит, не купаешься в реке, потому что тонул? – не скрывая иронии, произнес Михаил и тут же добавил, видя, как округлились глаза цыганки. – Мы оба видели друг друга голыми и это справедливо! Прогуляемся вечером?

Гожы поспешно кивнула и принялась с большим усилием чистить Царя леса.

– Это мой конь. И я ему завидую… Твои руки так заботливо касаются его! Раз он тебе так нравится, придется взять его вечером с собой. Ты не против мужской компании?

Михаил рассмеялся и ушел. Гожы с трудом перевела дух, от волнения у нее слегка подкосились ноги, но это было приятное беспокойство. Теперь осталось одно: дождаться вечера.

Как оказалось, не все гости покинули Дом счастья после большого праздника. Кое-кто продлил удовольствие, оставшись еще на день. Это был пожилой человек, которого все называли Барин. Он любил бывать у Мими и проводил в ее компании больше времени, чем остальные. За глаза она называла его «старым хрычом», для взбалмошной рыжей хохотушки, не любящей серьезные темы находиться рядом с ним наедине было настоящим наказанием.

– Если бы он не платил деньги за эти приемы, я бы и минуты не просидела рядом с ним. Теперь опять заболтает меня до утра.

– Вас раздражает, что он слеп, как крот? – посмеиваясь, заискивала Нюра.

– Черт с ним, что слепой! – всплеснула руками Мими. – Он жалкий старик! Я ненавижу убогое старческое тело! Оно приводит меня в ужас!

Гожы торопливо дожевывала кусок пирога. С Михаилом они договорились встретиться у реки перед тем как стемнеет. Девушка нервничала и трепетала, посматривая на здоровенные часы из темного дерева, недовольно размахивающие маятником, как хвостом.

– Ванька, принеси воды и наполни самовар в гостиной в большом доме, – скомандовала хозяйка. – Подсыплю старикашке в чай сонного порошка. Пусть отдохнет!

Девушка торопливо отправилась исполнять распоряжение. Ей не терпелось попасть в большой дом, рассмотреть его изнутри, до этого момента побывать там повода не было, и поэтому он оставался для нее загадкой. Настасья не любила это здание. Каждый раз при входе ее передергивало. Она сравнивала этот момент с походом к лекарше в деревне, которая от всех болезней ставила пиявки. Это было не больно, но очень противно. Во время прислуживаний ее часто щипали и шлепали по заду. Сначала Настасья подобную фривольность переживала тяжело и часто плакала по ночам.

– Хлопнут и хохочут! – ворчала она. – И чего смешного?! У тебя на коленях мамзель без одежды, а ты еще и к девке тянешься, которая тебе горячий чай подает! Кипяток можно и разлить!

– Что это за мамзели? – полюбопытствовала Гожы, вспомнив девушек в минимальном количестве одежды. – Откуда они приезжают?

– Из городу. Это сестры Мими.

– Сестры? – усомнилась цыганка, поправив кепку. Подсматривая в окно, она точно разглядела, что девушки слишком не похожи между собой, чтобы являться родственницами.

Настасья вызвалась помочь Ивану, который ни разу не был в большом доме. Пузатый блестящий самовар стоял в отдалении, два полных ведра наполнили его почти доверху.

– Пойду, принесу кружки и варенье, – прошептала Настасья, заметив в кресле дремлющего старика.

Гостиная изнутри казалась много меньше, чем виделась снаружи. Огромный дубовый стол, накрытый кружевной скатертью, скрадывал почти все пространство. Вокруг него стояло множество стульев. Все они были разные – из разных комплектов. Стены были заклеены бумагой с интересным цветочным рисунком. Как Гожы потом узнала, это было модно в жилых домах, в которых знали толк в стиле и ценили истинную красоту. Бумагу на стенах называли обоями. Мими утверждала, что ей их доставили прямо из Франции, и за них отданы сумасшедшие деньги. Прямо поверх обоев весели портреты полуобнаженных женщин. Гожы видела фотографии, но они, как правило, были статичные: на снимках люди замирали с серьезными лицами. На этих же дамы с томными лицами неестественно выгибались, оголяя некоторые части тела. Выглядело это так, будто у них что-то болело. Однажды на ярмарке Гожы сфотографировал мужчина со смешными маленькими усиками. Он усадил цыганку на стул и велел смотреть в круглое стеклянное окошечко в коробке на ножках. Человек накрылся тряпкой, а Гожы от души расхохоталась – так потешно это выглядело. На следующий день они бежали в Сибирь, она так и не увидела свой снимок.

– Кто тут? – спросил старческий голос, услышав скрип половиц. Гожы сначала растерялась, но потом, прокашлявшись, ответила немного заикаясь:

– Здрасьте, дяденька. Я тут воды… в самовар…

– Девица, – довольно произнес человек, которого прозвали Барин. – Красивая. Волосы черные. И глаза цвета орех. Я угадал?

Гожы подошла к нему и посмотрела в глаза: они будто выцвели.

– Все правильно, дяденька, вы только никому не говорите, что я здесь была, – торопливо произнесла цыганка, воровато озираясь по сторонам. – Нельзя мне тут быть. И с вами говорить нельзя.

Девушка испугалась, что слепой старик выдаст ее Мими. Он почувствовал ее тревогу и пообещал, что если нужно будет, унесет их секрет с собой в могилу.

– Вы без глаз, но видите!

– Так у души тоже глаза есть! – ответ седовласого мужчины удивил впечатлительную девушку.

Вернулась Настасья. Гожы торопливо украдкой поцеловала его руку в благодарность и поспешила к речке. Всю дорогу она думала о старце. Барин казался ей волшебником, магом, который, не видя ее, легко разгадал, кто она есть на самом деле. Ей понравилась фраза, что у души есть глаза, суть которой она пока не понимала.