Цыганок

– Сжальтесь! Я не хотел!
– Сухов упал на колени, жалобно всхлипнул.
– Я в плену был... Они сказали: или смерть, или... Смалодушничал я... Пощадите!

– Боженьку ты выдал?

Сухов опустил голову.

– Немцы уже знают, что ты нащупал квартиру Смелого?
– резко спросил Закаленный.
– Отвечай!

– Еще не знают, - задрожав, ответил Сухов.
– Не успел я...

– И не успеешь! Цаплю и Цыганка ты выследил? Ты, гадина, и так ясно.

– Что с арестованными?
– спросил Николай Яковлевич.

– Боженьку, Цаплю и остальных... расстреляли, - выдавил Сухов.

– И Цыганка?

– Нет, он живой. Его сейчас таскают на допросы.
– Сухов с надеждой посмотрел на Нагибина.
– Допытываются о Неуловимом. Он молчит.

– Это, конечно, ты пронюхал, что он связан с Неуловимым?
– угрожающе шагнул к провокатору Николай Яковлевич.

Сухов, вобрав голову в плечи, протяжно завыл.

– Что твоим хозяевам вообще известно о Неуловимом и Смелом? Говори все! Без утайки!

– Почти ничего... Это п-поручили мне... Они еще надеются вытянуть что-нибудь у Цыганка...
– Сухов снова завыл и пополз на коленях к Нагибину.
– Пожалейте меня! Не губите!..

– Ну что же, Сухов...
– сказал Закаленный.
– Ты сам себе подписал приговор.

2

В белой дали снежного поля кое-где торчали лобастые пригорки с темными залысинами на вершинах. Между двух таких пригорков выплывал ослепительный диск солнца. Его лучи позолотили старый дуб, на макушке которого держалось рыжее облачко листвы. В низинах снег был палевый, розовый - на взлобьях и голубой - под карнизами сугробов, которые с обеих сторон подступали к дороге.

За ночь дорогу слегка присыпало снегом. Кое-где она была усеяна узорами птичьих следов. Изредка в ветвях придорожных лип начинали возню краснобокие снегири. И тогда розовая от солнца снежная пыль медленно оседала на черную гриву лошади, на одежду.

Бородатый мужчина с вожжами в руках, сидя рядом с Федей Механчуком, оглядывался на деревья и крутил головой.

– Что значит природа, - бубнил он.
– Кажется, и жрать нечего, на дороге ни одного зернышка не сыщешь, а они живут себе да еще перышки один у другого выщипывают.

Федя поправил шарф на шее и ничего не сказал. Однако бородатому, видимо, хотелось поговорить. Он удобней уселся на сене, которым были устланы розвальни, дернул за вожжи и снова повернулся к Феде Механчуку.

– Знаешь, браток, вчера собрал нас в полиции немецкий офицер. Чтобы, значит, политграмоту читать. Пришли мы под доброй чаркой - и ничего. А если при Советах такое - ого! Видишь, какая жизня теперь? Все нам позволяется. Я в Шумилине как царь хожу.

– Власть, - Федя кашлянул в кулак.
– А как же. В полной амбиции при всей амуниции.

– Во, это ты как в сук влепил! Слышь, парень, а чего ты сам на слесарное дело пошел? Мастерскую завел. Какая от нее польза в военное время? Железа того не наешься. Подавайся лучше к нам в полицию.

– Надо подумать, Григорий, - сказал Федя Механчук.

– А чего тут думать?
– Бородач дернул вожжами, ругнул лошадь.
– Вот еду я, скажем, сейчас в город, сестру проведать. А подарок какой ей везу? Полные сани продовольствия разного... Это где же ты такого найдешь в своей мастерской? Чего же тут думать? Бумаги у тебя вона какие справные. Доверие, значит, имеется к тебе.

Полицай сунул руку в сено, вытащил бутылку самогонки. Вырвал зубами затычку и, задрав голову, начал пить. Крякнул, вытер рукавом губы и протянул бутылку Феде.

– Приложись грамм на сто для сугреву души. Бери, бери, не жалко. Такого добра у меня хватает. Зайду, в любую хату, так мне сразу бутылочку на стол. Думаешь, от уважения выставляют? Очень даже наоборот. Они у меня в страхе содержатся. У меня завсегда против них факт имеется. Вот и стараются, потому как чувствуют; жареным пахнет. А когда свинью смалят, ей не до поросят.

Довольный своей шуткой, полицай захохотал.

Механчук глотнул несколько раз и вернул бутылку бородачу.

– Как огонь!
– похвалил Федя самогонку и решительно махнул рукой. Слышь, Григорий, видать, продам я свою мастерскую и поступлю к вам.

– Во-во!
– одобрил полицай.
– Давно пора.

Федя нетерпеливо смотрел вдаль. Шесть месяцев назад он покинул город. И вот снова возвращается в родные места. Сейчас Федя должен был привыкать к новой, чужой для него фамилии. Документы свидетельствовали, что он Александр Михайлович Скирда, хозяин собственной слесарной мастерской. В кармане лежало официальное разрешение на ее открытие. Без особенного труда он "подружился" с полицейским, на которого бумажка с фиолетовой печатью произвела неотразимое впечатление. В ней категорически требовалось, "чем только можно помогать господину Скирде". Федя несколько дней прожил квартирантом у полицейского и вот сейчас вместе с ним ехал в город.

Город показался из-за поворота неожиданно. Припорошенный снегом, он, насколько хватал глаз, курился сизыми дымками. Только над паровозным депо дым был густой и черный. Он поднимался в небо ровным столбом, затем лохматился в высоте, расползаясь в стороны.

– Подъезжаем!
– весело объявил полицай.
– Надо такое дело замочить.

Он снова сунул руку в сено, выудил оттуда вторую бутылку самогонки, на этот раз с фарфоровой пробкой, задрал вверх заиндевевшую бороду. Под бородой, словно под соломенной крышей, заходил кадык.

– Вот сейчас можно и полный парад наводить, - крякнул он, пряча бутылку.
– Где же это я повязку задевал?

Он похлопал себя по карманам, достал белую повязку и натянул на левый рукав. Оттопырил руку, осмотрел ее, довольно хмыкнул. Повернулся, отгреб сено и, словно игрушку, легко выхватил карабин. Сдул с затвора труху, положил карабин на колени.

– Стой!
– закричал кто-то впереди.
– Документы!

Бородатый натянул вожжи. Сани остановились возле контрольной будки. Подошел полицейский с винтовкой.

– Как вы тут поживаете?
– поинтересовался бородач, подавая свои документы.
– Спокойно у вас?

– Да пусть он огнем горит, этот покой!
– буркнул полицейский.
– А это кто будет с тобой?

– Дружок мой. У него аусвайсы хоть куда. Может, возьмешь глоток?

– А есть?
– оживился полицейский, сразу утратив интерес к Фединой личности.
– Не откажусь, браток. Даже кишки, кажется, к хребту примерзли.

Он жадно схватил бутылку и оторвался от нее только тогда, когда высосал последнюю каплю.