Цзянь

– Если бы я это знала, я знала бы все.

– Мы с Ничиреном...
– Он не договорил, отвернулся в окно, из которого открывался вид на город и на гавань.
– Мне не дает покоя мысль, что, раз это его осколок, то мы с ним являемся частью чего-то... такого же уникального, как фу.
– Он снова повернулся к ней лицом.
– Он сейчас здесь, в Гонконге. Мне сказали, что он часто наведывается сюда. И знаешь, с кем он здесь встречается? С Верзилой Суном.

– Это твой приятель.

– Ты и это знаешь. Так на кого же ты работаешь?

– Тебе я такого вопроса никогда не задавала.

– Я полагаю, ты это уже и так знаешь.

– Знаю я или не знаю, - сказала она без всякого нажима, - но я никогда не просила тебя раскрыть секрет, который ты обещал беречь. Почему ты просишь это сделать меня?

– Потому что ты обещала открыть его мне. Ты сказала, что скажешь мне все.

– Я и скажу.
– Она опять прикоснулась к его щеке.
– В свое время.
– Она поднялась на цыпочки, прижалась губами к его жестким губам.
– Терпение, Джейк. На кого бы я ни работала, моя работа направлена на наше выживание. Хочешь помочь мне в этом?

Ее темные глаза встретились с его глазами, и такая сила была в ее взгляде, что он не нашелся, что ответить.

Более двадцати минут потратил Цунь Три Клятвы, чтобы наладить радиосвязь с Пекином. Из-за атмосферных помех на северо-востоке сигнал колебался, как пламя свечи на ветру, и, даже когда контакт был установлен, голос в наушниках был нечеткий и часто неразборчивый.

Цунь Три Клятвы сидел на корме пятиметровой лорки, стоящей на якоре в устье небольшой речки примерно в шестнадцати морских милях от Гонконга. Он каждый раз менял место во время своих регулярных - раз в три недели - сеансов радиосвязи, но никогда не выходил за пределы района, который хорошо знал. Устанавливать передатчик на джонке в Абердинской бухте была рисковано, и он считал, что лорка в местности, которую он знал как свои пять пальцев - это оптимальный вариант.

– "Тихоокеанский союз" скупил все важнейшие пакеты акций Пак Ханмина, мрачно сообщил он в микрофон.

– Хорошо, - сказал знакомый голос. По привычке они говорили на мандаринском диалекте.

– Клянусь духом Белого Тигра, за последние сто тысяч акций была хорошая драчка. Блустоун и Эндрю Сойер бились не на живот, а на смерть, прежде чем они достались Блустоуну.

– Еще лучше.

– Лучше? Будь ты трижды неладен со своим "лучше"!
– крикнул Цунь Три Клятвы в микрофон.
– Я утратил контроль над своей компанией!

В ответ послышалось какое-то кваканье: Цунь забыл, что из соображений безопасности они должны менять частоту каждые шестьдесят секунд. Крутанув в сердцах ручку настройки, он попросил повторить.

– По этому поводу можешь не переживать. Все идет нормально в Гонконге. Мой план реализуется, несмотря на недавние проколы. К сожалению, не могу этого сказать по поводу событий на этом конце линии. Меня здорово теснит министерская клика.

Цунь Три Клятвы сидел, сгорбившись, перед передатчиком.

– Насколько серьезна угроза?

– Настолько серьезна, что хоть гроб заказывай. Чем все это закончится, пока сказать трудно. На какой день ты назначил заключительное совещание?

– На послезавтра. Можем мы тебе чем-нибудь подсобить отсюда? Лично я могу что-нибудь для тебя сделать?

– Как дела у Блисс?

– Она с Джейком.
– Цунь вздохнул.
– Убит Дэвид Оу, друг Джейка.

– Кем?

– Куорри.

– Понятно. Химера зашевелилась. Мы уже в заключительной фазе. Обязательно свяжись с Блисс. Логично предположить, что следующей мишенью Химеры будет Джейк.

– Все сходится в одну точку, не так ли?
– с горечью в голосе сказал Цунь Три Клятвы.

– Так и было задумало.

– Но не кажется ли тебе, что слишком много переменных величин в нашем уравнении?

– Переменные величины уже возникали не раз. И они ничего не изменили.

– Ничего не изменили? А смерть Марианны Мэрок? А смерть Дэвида Оу тоже ничего не значит? А сколько еще было смертей, о которых я ничего не знаю?

– Мы говорим сейчас о будущем Китая... Возможно даже, всего мира. Что значит по сравнению с этим смерть горстки людей?

Цунь Три Клятвы покачал головой.

– Но ведь должна же остаться в тебе хоть крупица человечности! Неужели для тебя все люди только шашки в твоей игре, которыми можно манипулировать, как вздумается?

– На этой доске разыгрывается будущее Китая. Вот и все.

– А твоя семья?
– Цунь Три Клятвы сто раз давал себе зарок не поднимать этого вопроса. Это бессмысленно и, даже более того, это нечестно. Но он просто не смог сдержаться. Он обязан подумать о Блисс. О ее чувствах.
– Что стало с твоей семьей? Великий Будда! Ты только посмотри, что со всеми нами сделала твоя одержимость!

Молчание.

Треск эфира, свидетельствующий о том, что где-то далеко бушуют грозы.

Привет, Генри, - сказал Энтони Беридиен, поднимая глаза от стола, заваленного папками. Он всегда говорил, что только в окружении папок он чувствует себя уютно. В них кровь, разгоняя которую по системе Куорри, он поддерживает в созданном им агентстве жизнь.
– Что, уже пора? Вундерман кивнул.

– Давно пора. Я знаю, что ты очень занят последнее время, и поэтому не тревожил тебя до последней минуты.

За спиной Беридиена было окно, из которого отрывалась роскошная панорама Белого Дома, сияющего своими будто алебастровыми стенами в последнем свете хмурого дня, и розария в цвету на знаменитой лужайке. Людей, вечно толпящихся на тротуаре перед входом в резиденцию Президента США, отсюда видно не было: само здание загораживало их.

Беридиен вышел из-за стола и потянулся.

– Знаешь, я почти ничего не могу делать с тех пор, как вы с Роджером установили свою сверхбдительную систему безопасности. Вы даже кабинет врача вывели на видеомонитор!

– Просто предосторожность, сэр, - небрежно бросил Вундерман.

– Тоже мне предосторожность! Я в сортир не могу сходить без ощущения, что за мной не следит камера, и где-то на мониторе не дается крупным планом, как я расстегиваю ширинку! Великий Боже, даже старине Айку не требовалась такая система безопасности! А ведь тогда была война!

Вундерман улыбнулся, шагая вниз по коридору рядом с шефом.

– Наверно, генералу Эйзенхауэру не приходилось иметь дело с Даниэлой Воркутой.