Да благословит вас бог, мистер Розуотер, или Бисер перед свиньями
Шрифт:
— Я не могла уснуть сегодня ночью, мистер Розуотер, вот и пошла бродить по дороге.
— Вы небось частенько так бродите!
— Боже мой, мистер Розуотер, и в полнолунье, и в новолунье, и в совсем безлунные ночи.
— А сегодня шел дождь.
— Я люблю дождь.
— Я тоже.
— А в доме у соседа горел свет.
— Слава богу, есть на свете соседи.
— Я постучалась к ним, и они впустили меня. И я скагала: «Шагу не могу больше ступить, если мне не помогут. Хоть как-нибудь! Пусть завтрашний день вовсе не настанет, мне все равно! Не могу я больше быть за сенатора Розуотера!»
— Ну
— Вот они и посадили меня в машину, подвезли к ближайшему автомату и сказали: «Звоните-ка Элиоту. Он поможет». Так я и сделала.
— Хотите прийти ко мне сейчас, голубушка, или подождете до завтра?
— До завтра! — Согласие ее прозвучало почти как вопрос.
— Великолепно. В любое удобное для вас время, дорогая.
— До завтра!
— До завтра, дорогая. Будет очень хороший день.
— Слава богу!
— Ну-ну.
— О-ох, мистер Розуотер, слава богу, что вы есть.
И Элиот повесил трубку. Немедленно снова раздался звонок.
— Фонд Розуотера. Чем мы можем вам помочь?
— Для начала подстричься и надеть новый костюм, — произнес мужской голос.
— Что?
— Элиот…
— Да?
— Уже не узнаешь меня по голосу?
— Простите… я…
— Это твой отец, будь я проклят!
— Привет, отец! — ахнул обрадованный Элиот и продолжал любовно и растроганно: — До чего же приятно услышать твой голос!
— Ты его даже не узнал.
— Извини. Знаешь, звонят — ну просто без передышки.
— Да что ты говоришь!
— Ты же знаешь!
— Увы!
— Ну как ты? Как себя чувствуешь?
— Превосходно! — сказал сенатор язвительно. — Лучше и быть не может.
— Вот и прекрасно!
Сенатор выругался.
— В чем дело, отец?
— Не смей говорить со мной как со своими забулдыгами, как со всякими сутенерами и слабоумными прачками.
— Да что я такого сказал?
— Не выношу этот твой тон!
— Прости, пожалуйста.
— Того в гляди предложишь мне таблетку аспирина со стаканом вина. Не смей говорить со мной свысока!
— Извини.
— И чужие деньги, чтоб уплатить последний взнос за моторный катер, мне не нужны. — Элиот действительно оказал такую услугу одному из своих подопечных. Через два дня этот подопечный и его девушка погибли — разбились насмерть в Блумингтоне.
— Я знаю, что деньги тебе не нужны.
— Он знает, что деньги мне не нужны, — сказал сенатор кому-то на другом конце провода.
— Что с тобой, отец? Ты вроде сердишься и чем-то расстроен? — Элиот был искренне озабочен.
— Пройдет.
— Что-нибудь важное?
— Мелочи, Элиот, мелочи — вроде вымирания семьи Розуотеров.
— С чего ты взял, что она вымирает?
— Не убеждай меня, что ты забеременел.
— А наши родственники в Род-Айленде?
— Вот ты меня сразу и утешил. О них-то я и забыл.
— Теперь ты говоришь с издевкой.
— Должно быть, линия плохо работает. Поделись со мной какой-нибудь приятной новостью, Элиот. Подбодри старого тетерю.
— Мэри Моди родила близнецов.
— Прекрасно! Превосходно! Хоть кто-то производит потомство. А какие имена выбрала девица Моди для новых маленьких граждан?
— Фокскрофт и Мелоди.
— Элиот…
— Да,
сэр?..— Я хочу, чтобы ты хорошенько на себя посмотрел.
Элиот послушно оглядел себя, насколько это было возможно без зеркала.
— Смотрю.
— Теперь спроси себя: это сон? Как я мог дойти до такого позора?
Так же послушно и совершенно серьезно Элиот громко повторил:
— Это сон? Как я мог дойти до такого позора?
— И что же ты ответишь?
— Это не сон, — сообщил Элиот.
— А ты бы хотел, чтобы это оказалось только сном?
— Ну и кем бы я проснулся?
— Тем, кем ты можешь быть. И когда-то был.
— Тебе хочется, чтоб я опять начал скупать картины для музеев? Тебе было бы приятно, если б я отвалил два с половиной миллиона за рембрандтовского «Аристотеля, созерцающего бюст Гомера»?
— Незачем сводить все к нелепостям.
— Упрек не по адресу. Нелепы те, кто выбрасывает такие деньги на такую муру. Я показывал снимок этой картины Диане Лун Ламперс, и она сказала: «Может, я глупа, мистер Розуотер, но у себя дома я бы такое не повесила».
— Элиот…
— Сэр?..
— Спроси себя, что теперь думают о тебе в Гарварде.
— Зачем спрашивать? Я и так знаю.
— Да ну?
— Они от меня без ума. Ты бы видел, какие письма они мне шлют.
Сенатор грустно кивнул — он и сам знал дурную славу Гарварда, знал, что Элиот говорит правду: письма из Гарварда полны почтения.
— Господи! — сказал Элиот. — В конце концов я даю этим парням ни мало ни много триста тысяч в год — с первого дня, как Фонд начал разворачиваться. Видел бы ты их письма!
— Элиот…
— Слушаю, сэр…
— Мы подходим к историческому моменту, исполненному величайшей иронии, ибо сенатор Розуотер от Индианы готовятся спросить собственного сына: «Не был ли ты когда-нибудь коммунистом и не коммунист ли ты сейчас?»
— Ну, многим, наверно, покажется, что я рассуждаю как коммунист, — бесхитростно ответил Элиот, — но ей-богу, отец, когда работаешь с бедными, непременно увлечешься или Марксом, или Библией — иначе никак нельзя. По-моему, безобразие, что у нас в Америке никто не хочет делиться друг с другом. По-моему, только бессердечное правительство может допустить, что одни с самого рождения получают громадный кусок национального достояния, как я, например, а другие не имеют ни шиша. По-моему, правительство должно по крайней мере всех новорожденных оделять поровну. Жизнь я так тяжела — не к чему людям еще из-за денег мучиться. У нас в стране для всех всего хватит, надо только охотнее делиться друг с другом.
— Что же тогда заставит людей работать? Как ты полагаешь?
— А что их заставляет сейчас? Страх, что не хватит денег на еду, на врача, на хорошую одежду, на светлое, уютное, удобное жилье, на приличное образование для детей, на развлечения? Или стыд, что никак не найти Денежную Реку?
Это еще что за река?
— Денежная Река — она несет богатство страны. Мы-то с тобой родились на ее берегах, да и большинство тех, с кем мы вместе росли, учились в частных школах, катались на яхтах, играли в теннис, оттуда же! И все они, заметь, люди самые средние. Из этой могучей реки мы можем хлебать, сколько влезет. Мы даже берем уроки, чтобы хлебать порасторопнее.