Да будем мы прощены

– Так это же хорошо, что ей лучше?

– Можно и так сказать.

– Доброе утро, мам! – здороваюсь я, когда мы входим в ее комнату.

– Чего в нем доброго, – говорит она.

– Что случилось?

– Они здесь.

В голосе слышится конкретное раздражение – будто явились наконец давным-давно ожидаемые инопланетяне.

– Правда? – переспрашиваю я.

– Да, – отвечает она убежденно. – Утром пришли и не уходят. – Она взглядывает на Эшли. – У тебя совсем не такой китайский вид. Тебе сделали операцию?

– Мам, это не Клер, это Эшли.

– Вы чьи?

– Мы твои, – отвечает Эшли и целует ее.

– Мама, Эшли – твоя внучка, она из нашего рода.

– Очень приятно, – говорит мама, пожимая Эшли руку.

– Мам, давно хотел тебе сказать: когда я заходил к тете Лилиан, то получил обратно твои драгоценности.

– Бриллиантовое обручальное кольцо? – спрашивает мама.

– Нет, жемчужные серьги, ожерелье с рубином и еще кое-какие мелочи: брошку и маленькое ожерелье. Она была очень рада их отдать, мне показалось. Избавиться от них.

– Еще бы, – говорит мама. – Ты смотрел на ее руку? Она все еще носит обручальное кольцо, которое мне твой отец купил?

– Понятия не имею, ма, – говорю я. – Похоже, вам надо это все вдвоем выяснить. Ты, когда говорила мне о драгоценностях, не вспоминала бриллиантовое кольцо.

– Хотела посмотреть, в чем она еще сознается до того, как я ее вздерну на дыбу.

Время ленча в столовой. Приходит дежурная по этажу – помочь маме туда дойти.

– Я не пойду, – говорит она.

– Почему? – спрашиваю я.

– Протест.

– Не думаю, что вам ленч сюда принесут. Дежурная качает головой.

– Раньше приносили, – отвечает мать.

– Это было раньше, – замечаю я.

– Все равно, не думаю, что я много потеряю.

– Я бы не была так уверена, – вставляет дежурная. – Там цыпленок с пастой.

– Черт!

– Что такое?

– Я очень люблю цыпленка с пастой, там еще лимон и брокколи, и я одну девушку с кухни подговорила мне туда бросить оливок и каперсов. И было почти как настоящая еда.

– А я принесла десерт, – говорит Эшли, показывая банку с печеньем. – Домашний.

– Ладно, – говорит мама, – мы пойдем.

Она поднимается и ведет нас за собой, чуть покачиваясь или подпрыгивая на ходу.

– Ты стала очень хорошо ходить, – замечаю я.

– Это все танцы. Когда думаешь о танцах, то можешь ходить. Как больные с инсультом поют, чтобы говорить.

– Фантастика, – замечаю я.

– Я вообще всю жизнь отлично владела телом, – говорит мама. – Только вряд ли твой отец об этом знал.

Когда мы подходим к дверям столовой, она жестом подзывает служителя, как метрдотеля в шикарном ресторане.

– Столик на троих, – приказывает она.

– На любые свободные места, – отвечает он.

– Хочешь холодный зеленый чай или жучиный сок? – спрашивает мама у Эшли.

– Жучиный сок?

– Фруктовый пунш, – говорит мама. – Только он тут сдобрен витамином С и метамуцилом.

– Тогда просто воду. Вода тут без ничего? – спрашивает Эшли.

– Насколько я могу понять, – говорит мама, глядя в глаза Эшли, – я очень рада тебя видеть.

– Ба, я тоже.

– Как дела в колледже?

– Ба, я в пятом классе!

– Главное – не падать духом, – говорит мама.

– А где твой друг? – спрашиваю я, не зная, как назвать его точнее.

– Что значит «где»? Вон, напротив, сидит со своими родственничками. Потому я и не хотела идти на ленч. Ты видишь, как они на нас косятся?

– Не заметил.

– Дебил ты, – говорит она мне.

– Вы рассорились? – спрашиваю я.

– Нет, конечно! – отвечает она возмущенно.

– Так в чем проблема?

– Его родные меня ненавидят, просто игнорируют. Когда мы с ним сидим рядом, они обращаются только к нему, никогда ко мне.

– Да, если так, нехорошо выходит.

– Что значит – «если так»? Я вру, по-твоему? Потому я ничего и не рассказываю, ты все равно не веришь. Не надо было мне за тебя выходить.

– Мам, это я, Гарольд, а не папа.

– Ну, значит, ты такой же, как твой отец.

– Бабушка, а какой был папин отец? И когда он умер? Я его знала?

– Зачем ты меня отвлекаешь всеми этими разговорами о прошлом, когда мне только одно интересно: моего мужчину, живого и настоящего, оттаскивают от меня его неблагодарные стервы?

– Ты не могла бы конкретнее?

– Это его дочери, – отвечает она.

– Мне подойти и попытаться разбить лед? – спрашиваю я.

– Между ним и мной льда нет. Мы еще до того друг друга знали.

– До чего? – спрашивает Эшли.

– Мы в одну школу ходили, – отвечает мама. – Я дружила с его сестрой – прекрасная была женщина, погибла на круизном корабле. Ее выбросили за борт, а там сожрали акулы. Никто так никогда и не узнал, кто это сделал.

– Ее муж? – предполагаю я.

– Она никогда замужем не была.

Когда уносят тарелки, Эшли достает жестянку с печеньем и пытается снять крышку, но нас окружает персонал дома престарелых.

– Здесь нельзя это открывать – приносить сюда еду запрещается.

– Это же не орехи и не семечки, – возражает Эшли.

– Сделано дома и с любовью, – говорит одна из служительниц.

– Да, – отвечает Эшли.

– Все равно нельзя. Здесь со всеми должно быть одинаковое обращение. Нельзя, чтобы пациенты, которых не навестили, огорчались, видя, как вы угощаете маму.

– А если мы поделимся? – спрашивает Эшли.

– Сколько у вас печений? – скептически спрашивает сотрудница.

– Сколько у вас пациентов? – отвечает Эшли вопросом на вопрос.

Сотрудница вместе с другой коллегой считают.

– По списку на ленч – тридцать восемь, и это не считая тех, кто ест у себя в комнатах.

Эшли ставит жестянку и начинает внимательно пересчитывать.

– У меня сорок.

– Ну, раздавай, девочка, – говорит сотрудница.

Эшли идет от стола к столу, от человека к человеку, предлагая печенье. Одни отказываются, другие пытаются взять два, и их приходится останавливать.