Да, та самая миледи

Это обстоятельство и давало мне возможность надеяться, что я благополучно выйду из игры, как решила.

А если палач окажется еще и заинтересованным в казни человеком, доверие к нему резко возрастет. Ужасы, рассказанные Жераром в дополнение к обвинениям мушкетеров, должны были укрепить веру судей в мое закостенелое злодейство, убить всякое сомнение и дать им окончательное право приговорить меня к смертной казни.

Придумать собственную казнь было просто, но как сложно воплощать в жизнь то, что придумал!

Не раз и не два волосы на голове вставали у меня дыбом и холодный пот тек по спине: а вдруг я неправильно оценила моих противников? Может быть, я думаю о них лучше или хуже, чем они того заслуживают? Может быть, стоит продолжить бегство, уехать в Париж, уехать под Ла-Рошель к кардиналу, покинуть страну, укрывшись в Брюсселе или Антверпене?

Но это было бы лишь оттягиванием конца, а нужно раз и навсегда завершить партию. Ради будущего моих детей я должна, должна была пройти через это, как бы не кричала от ужаса моя душа. Раз другого пути найти не смогла.

И только тогда, когда в окне одинокого домика у маленькой речки Лис, где я ждала и чувствовала, как горит на плече моя лилия, показалось мертвенно-бледное лицо графа де Ла Фер, тогда я поняла, что кости выпали из стаканчика шестерками вверх…

Простуду в этой мокрой лощинке я заработала жестокую.

Съежившись под тоненькой мантильей, подобрав ноги и обхватив себя руками, я ждала, прижавшись к стволу дерева. Некстати разнылось ножевое ранение. Ветер переменился, и тучи решили вновь наступать на Армантьер, опять зашелестел холодный дождь. Иногда я впадала в зыбкое забытье, слышала, как рядом потрескивает огонь в камине, чувствовала его тепло. Тогда мне начинало казаться, что я в домике, просто заснула за столом, сидя на грубом трехногом табурете, и все еще только впереди.

Смертельный страх вырывал меня из забытья, я видела сквозь занавес дождя тусклый огонек на той стороне, поникшую мельницу, провисший над водой канат парома. «ЭТО уже случилось» – успокаивалась я до нового приступа сна.

Наконец на реке послышался плеск. Приближалась лодка. С безразличным удивлением я поняла, что уже утро, серое и дождливое.

Жерар поднял меня на руки, перенес в лодку. Накрыл тяжелым грубым плащом.

Начался обратный путь с того берега.

С трудом переставляя ноги, поддерживаемая Жераром, я добралась до домика. Лампа там потухла, и камин давно погас. Сквозь раскрытую дверь и разбитое окно ветер закидывал во внутрь его дождевые капли.

Я прошла к столу и села на тот самый табурет. Уронила голову на столешницу. В голове звенело и кружилось. Было очень холодно.

– Я не смог достать карету, – сказал Жерар, – придется ехать верхом. Держись, я понимаю, что тебе плохо.

Я с трудом подняла голову и молча кивнула.

Жерар, обращаясь со мной так уверенно, как может обращаться только палач, которому отходят после казни одежды преступника, стянул с меня мокрое и грязное платье.

Затем куда менее уверенно начал натягивать на меня мужской костюм. Вскоре это занятие ему надоело, он постучал себя по лбу, достал откуда-то фляжку и заставил выпить меня обжигающей горло гадости, верно, из тех, что пьют наши моряки.

Я чувствовала, что его лекарство прожгло мне дыру в желудке, но зато стало тепло, я смогла одеться почти сама.

Жерар усадил меня на коня, вскочил на другого.

Под разочарованный шум дождя мы покинули одинокий домик у реки.

Как мы добрались до Бетюна, я не помню – лихорадка завладела мной целиком. Брат снял меня с седла и внес в домик с багровыми стенами.

Там я провела около месяца, выкарабкиваясь из болезни.

Жерар уничтожил свои многолетние запасы трав, ромашки, шалфея и прочих, что свисали пучками с потолка его кабинета. Все они превратились в отвары, которыми он потчевал меня в качестве лекарств. Никто не знал, что в доме палача находится еще кто-то, ни один ученый медик не приложил руку к течению моей хвори, наверное, поэтому я благополучно выздоровела.

За это время Жерар, нывший, что по моей милости он лишился отличного черепа, который был бы украшением скелета, над коим он трудился, достал новый, и укомплектованный всеми костями скелет во всей своей красе занял место около его стола.

Новый череп улыбался так же дружелюбно, как и старый.

Прекрасно было находиться в выключенном из жизни состоянии, но надо было предупредить Его Высокопреосвященство, что мне пришел ужасный конец.

Шестого числа следующего месяца я отправила кардиналу небольшое письмецо.

По иронии судьбы в это же время король двинулся из Парижа, где он находился в некоем подобии отпуска, обратно под Ла-Рошеяь.

И король со своими мушкетерами, и мое послание достигли ставки кардинала в один день. Король встретился с Его Высокопреосвященством в Сюржере, письмо ждало его в ставке у Каменного моста.

Там же, неподалеку от Сюржера, Рошфор нашел и арестовал д'Артаньяна и присоединившихся к нему друзей, доставив их в домик у Каменного моста.

Остальное передаю со слов Рошфора, который по приказанию Его Высокопреосвященства оставил монсеньора и д'Артаньяна наедине в кабинете, а сам вышел за дверь.

За дверью он сразу же принял такую позицию, которая позволила выслушать ему разговор от первого слова до последнего.

Теперь на все мои ехидные замечания Рошфор отвечает, что, прислонившись ухом к двери, подслушивают только безродные лакеи, люди благородные пользуются при этом тазиком для бритья, который значительно лучше улавливает звуки. Но он отказался даже от этого замечательного средства, так как за одной из портьер была дырочка, прекрасно позволяющая и видеть, и слышать происходящее в кабинете Его Высокопреосвященства.

Итак, кардинал стоял у камина; находившийся в комнате стол отделял его от д'Артаньяна.

– Милостивый государь, – холодно сказал кардинал, – Вы арестованы по моему приказанию.

– Мне сказали это, Ваша светлость, – постарался остаться невозмутимым д'Артаньян.

– А знаете ли Вы, за что?

– Нет, Ваша светлость. Ведь единственная вещь, за которую я бы мог быть арестован, еще неизвестна Вашему Высокопреосвященству.

– Вот как! Что это значит?

– Если Вашей светлости будет угодно сказать мне прежде, какие преступления вменяются мне в вину, я расскажу затем поступки, которые я совершил на деле.

– Вас обвиняют в том, что Вы переписывались с врагами государства, в том, что Вы выведали государственные планы, в том, что Вы пытались расстроить планы Вашего военачальника, – запустил пробный шар Его Высокопреосвященство.

Как человек с гибким умом и недюжинными способностями политика, д'Артаньян, конечно же, сразу свалил вину с больной головы на здоровую.

– А кто меня обвиняет в этом Ваша светлость? – воскликнул он, пылая гневом праведника. – Женщина, заклейменная государственным правосудием, женщина, вышедшая за одного человека во Франции и за другого в Англии, женщина, отравившая своего второго мужа и покушавшаяся отравить меня!