Далеко ли до Вавилона? Старая шутка

— Утром ты будешь чувствовать себя по-другому, а если приложишься как следует, — он щелкнул ногтем по бутылке, — так и вовсе ничего чувствовать не будешь. Собственно, если разыграть карты правильно, можно и вообще ничего не чувствовать, пока в тебя не угодит пуля.

— Спасибо.

— Плавал ты всегда лучше меня.

— Да.

— А хорошие были денечки!

— Да.

— Лебеди еще там?

— Да.

— Выпей-ка!

— После тебя.

Мы оба выпили.

— Зачем она тебе сказала? Такое?

— Не знаю.

— А ее ты не спросил?

— Наверное, у нее были свои причины.

— А! Так или эдак, разница не велика.

— Для меня — велика.

— Чудак ты!

— Возможно.

— Тут скоро начнется стрельба.

— Все уладится, когда кончится война.

— Опытные солдаты тогда ох как пригодятся!

— Джерри…

— Может, даже тебе подобные.

— Они перестали танцевать.

— Слепому захотелось выпить.

— Откуда он?

— С холмов. Только он больше по дорогам бродит. Тут поклянчит милостыню, там на скрипке попиликает. Говорят, у него не все дома. Только сам я этого не замечал.

— Вечный странник.

— Ни кола, ни двора!

— И жены нет?

Я услышал, как он сплюнул.

— Чтоб они пошли за тобой, им надо луну пообещать. А дашь луну, так потребуют солнце. Ты хоть раз с девочкой бывал?

Я покраснел.

— Нет.

— Вот и я тоже. А мне жуть как интересно. И страшно. Заберут тебя в лапки, и оглянуться не успеешь. Мать у тебя — благородная красавица. Я раньше думал: ну, прямо Прекрасная Елена.

— «…чья красота на бой послала греков И сотни кораблей — на Тенедос» [16] .

16

К. Марло (1564–1593), «Тамерлан Великий», часть вторая, II, 4.

— А потом, в день скачек, я поглядел на ее лицо не такими детскими глазами и понял: она хочет того же, что все женщины на дорогах, только побольше.

— Ты говоришь так, будто тебе лет сто.

— Некоторые люди родятся старыми и никогда не молодеют.

— А я?

— По твоему лицу не скажешь, что ты когда-нибудь подрастешь.

Скрипач играл, и музыка уносилась в темноту. Смех танцующих был мягким смехом начала ночи. Топотали ноги. Деревья вздыхали, точно томясь желанием принять участие в пляске. Где-то кто-то развел костер, и в воздухе пахло древесным дымом.

Он перегнулся и стиснул мое колено. Его пальцы впились в кожу сквозь мягкую ткань. Помню, что утром я увидел вокруг коленной чашечки пять уже желтеющих синячков.

— Мы, значит, вместе поедем, верно, Алек?

Мир понемножку вращался. Мне пришлось нажать ладонями на траву, чтобы остановить всеобщее круженье.

— Верно.

— Ну, так выпьем за это?

— Выпьем.

Он прижал бутылку к моим губам. Жидкость утратила всякую жгучесть и проскользнула в горло, как теплая вода. Он отнял бутылку от моего рта и допил ее до дна.

— И будем танцевать.

Он вскочил на ноги удивительно быстро и швырнул бутылку через плечо в канаву. Я кое-как поднялся и начал счищать с брюк глину и траву.

— А толку-то? — разумно спросил Джерри.

За деревьями сияла луна. Внезапно юна стала очень холодной, а земля легонько завертелась, даже как-то ласково. Очень осторожно мы направились к компании, окружавшей скрипача, и вдруг нас засосало в пляску. Меня обволокло запахом пота, дыма и перегара. Потные руки задевали мои, лица стремительно кружились и уносились, как уносился я сам, не зная и не думая о том, что делаю, а земля двигалась в такт с нами. Вся земля плясала. Слепой стал творцом, движителем всего живого. Его лицо висело над нами, как луна, глаза в прожилках блестели силой, переполнявшей его. Пляска оборвалась столь же внезапно, как и вспыхнула. Слепой стоял, опустив смычок, и словно глядел на небо в чаянии вдохновения. Я все еще вертелся и спотыкался в гуще толпы, почти падал и, наконец, окончательно растянулся на земле у ног слепого.

— Господи, помоги мне! — услышал я собственный голос.

Нес между колен скрипача угрожающе заворчал, у меня за спиной кто-то насмешливо захихикал.

— А ну, хватит! — грубо сказал Джерри.

— Хи-хи-хи. — Смех скрипача был немножко сумасшедший.

— Парень-то нализался.

— Не он один.

— Ш-ш-ш!

— Может, больной?

— Сам ты больной!

— Ш-ш-ш! Говорят же вам! Не видите, что ли, кто это?

— А мне плевать, будь он хоть Чарлз Стюарт Парнелл.

— Нализался, одно слово.

— Хоть и нализался, так что?

— А ну, хватит!

Джерри говорил вполголоса, но внятно. Он стоял рядом со мной. Пес все рычал и рычал.

— Хи-хи-хи.

Джерри нагнулся и подергал меня за плечо. При виде движущейся руки нес, чья морда была почти рядом с моим лицом, оттянул верхнюю губу в свирепой усмешке. Скрипач медленно опустил смычок и коснулся собачьего бока. Рычание стихло.

— А он-то! «Господи, помоги мне!» С каких это пор слепой стал господом? Как же тут не засмеяться. От моего смеха вреда никому нет. Господи, помоги мне, говорит он. Господи, помоги нам всем, говорю я.

Он снова сунул скрипку под подбородок и задрал лицо к луне.

— Господь, он там, наверху, — пробормотал он, поднимая смычок. — Там, откуда дует холодный ветер.

— Да ну же! Вставай, пока совсем не раскис.

Он поставил меня на ноги. Скрипач снова заиграл. Танцующие забыли про нас. Спотыкаясь, мы обошли их и поплелись по траве к калитке.

— Я провожу тебя домой.

Поддерживая друг друга, мы медленно брели по тропинке.

— Тебе нужно домой. В постельку.

— Мне надо сказать что-то очень-очень важное.

Мы на секунду остановились, пока я собирался с мыслями.

— Ну?

— Забыл.

Мы пошли дальше.

— А тут, наверху, опасно.

Мне казалось, что кусты опрокидываются на меня.

— Может, поближе к земле..? — вопросительно сказал Джерри и опустился на четвереньки.

— Пожалуй.

Мы ползли, пока не очутились на травянистом склоне между камелиями и водой.

— Остановимся. По-моему, я пьян.

— Прямо как я.

— Пьяным я домой вернуться не могу.

— А я думал, джентльмены всегда возвращаются домой пьяные.

— Что ты знаешь о джентльменах?

— Да немного.

— Есть у нас с тобой одно общее, Джерри.

— Что бы это?

Мы сидели бок о бок на траве. Еще не договорив, он поднял руку и погладил глянцевитые листья камелии. Бутоны будущего года уже почти совсем сформировались.

— Мы оба умеем распознать хорошую лошадь.

Я вспомнил Морригану и расчувствовался, что легко случается с теми, кто по-настоящему пьян.