Далеко ли до Вавилона? Старая шутка

— Десны кровоточат, черт их дери. И так было всегда. В школе мы выстраивались шеренгой. Шварк, шварк щеткой! Тьфу! И мало у кого из десен не шла кровь. В сущности, странно. Вот еще одно, чего ты не узнал о своих братьях людях.

— Ничего! Успею узнать от тебя. Если уцелеешь, так узнаю.

— Учитель анархии при кротком консерваторе. Ну и ролька!

Я покраснел.

— Идиот! Я же не тори, я сторонник гомруля.

Он взвыл от смеха.

— И что же это за штука, скажи на милость?

— Сам знаешь не хуже меня.

— Никчемная политическая группа, род примочки.

— Парнелл…

— …скончался. И в любом случае… — Он умолк и вытер лицо безнадежно серым полотенцем, потом повернулся ко мне. — В любом случае толку от него не было никакого. Дал себя убить. Что это за человек!

Он бросил полотенце на пол, подошел ко мне и тихо положил ладонь мне на голову. Нечто среднее между лаской и благословением.

— Вот уж не думал, что буду восхищаться кротостью в мужчине. — Он опустил руку. — Только пойми меня правильно. — Лампа начала коптить, и я машинально протянул руку, поправляя фитиль. Он стоял рядом со мной, застыв без движения. На левом мизинце он носил золотой перстень с печаткой. Перстень казался слишком тяжелым для его тонких косточек. — И не суди неверно. — Он резко отошел. На шаг. Его губы чуть улыбались. Я ничего не сказал, но только потому, что не знал, что сказать, а минута была такой, когда говорят самое верное… или молчат.

Он пошарил в кармане, вытащил гребешок и вернулся к зеркальцу. Чтобы видеть лицо полностью, он слегка подогнул колени.

— Вероятно, в нормальной обстановке о таких вещах не говорят. Но эти обстоятельства никак не назовешь нормальными. Не чувствуй, что ты обязан как-то реагировать. Пожалуй, я все-таки отращу усы.

А я в смятении не мог разобраться, то ли он подразумевал больше, чем сказал, то ли пытался что-то во мне подорвать, то ли это было искреннее и непосредственное выражение привязанности, на которое во мне не нашлось отклика. В той единственной жизни, которую я знал, душевной теплоте и непосредственности места не было. Излишне анархические качества. Опасные. Я старательно обсыпал порошком левую ногу.

— Как, по-твоему, они мне пойдут?

— Э… а… Да.

— По-викториански отвислые.

— Чудесно.

— Я тебя рассердил.

— Нет.

— Как жаль!

Я решил все-таки еще раз использовать старый грязный бинт.

— Значит, ты поедешь с нами.

— Да. Я же сказал.

— Правда, сказал. Где, черт подери, эта грудинка? С ума можно сойти от запаха.

Мы встретились на том же углу, что и в прошлый раз. Только Джерри теперь взял с собой Беннет. Небо затягивали оливковые набухшие снегом тучи. Воздух был неподвижным и режуще-холодным. Я захватил перчатки для Джерри и, садясь в седло, отдал их ему.

— Я попрошусь, чтобы меня перевели к лошадям.

— Нет, ты его послушай! — сказал Беннет.

— Они же вовсе за ними не ходят. Черт! Видел бы ты конюшни, Алек. Безобразие, дальше некуда. Да ты на этих трех посмотри. Совсем клячи стали.

— Прямое попадание…

— Пятнадцать убило, и еще двадцать, если не больше, пришлось пристрелить.

— Вот она, ирландская сентиментальность!

— Хоть лопните со смеха, если вам смешно.

— Извините, старина. Я пошутил.

— Смердит так, что дышать нечем. Даже сейчас все кругом словно тем же воняет.

— Лошадиные трупы пахнут не хуже человеческих.

— Заткнулись бы вы, что ли!

— Беннет, оставь его в покое.

— Все надо видеть в перспективе. А вы, чертовы кельты, совершенно на это не способны. Вот и понятно, почему мы убеждены, что вам не по силам самим собой управлять.

— Мы поехали, чтобы хорошо провести время. Вон даже дождя нет. Ну, и хватит.

С удовольствием.

Беннет ударил лошадь каблуками, перелетел через небольшую канаву и зарысил по полю. Лошади вязли в грязи, но едва мы выбрались на пригорок, как они пошли отлично. Словно воскресли. Джерри, припав к седлу, обогнал меня и скоро поравнялся с Беннетом. Мои болячки заныли: я слишком сильно сжимал бока лошади, а потому я сдержал ее и только смотрел, как они свернули к канаве и взвились над ней, подняв фонтаны грязи. Даже под самым ярким солнцем эти зимние поля не слишком радовали глаз, но теперь они выглядели, как те бесконечные пустыри, которые, наверное, тянутся перед вратами ада, да и рая тоже, и по которым мы осуждены блуждать, пока не позабудем свой мир. Оставалось только надеяться, что я там пробуду не очень долго. Я больше не управлял лошадью, и она перешла с рыси на шаг. Беннет и Джерри давно скрылись из вида. Две снежинки, кружась, опустились мне на рукав. Я смотрел, как они гибнут, а потом заставил себя встряхнуться. Лошадь почувствовала это и пошла быстрее. Она, по-видимому, знала, куда ускакали ее товарки, и я предоставил ей догонять их.

— Что с тобой случилось? — спросил Беннет.

— Я не особенно торопился, только и всего.

— Он меня побил.

— И опять побью.

— Ну, это мы еще посмотрим.

— Вон деревня, и вроде бы в ней должен быть кабак, — заметил Джерри.

— Стоящая мысль, — объявил Беннет.

Деревня лежала на краю полей, и война словно бы ее не коснулась. Высокие ограды скрывали от дороги сараи и дворы.

Суровые окна холодно поблескивали, когда мы проезжали мимо. Стекла в них были целы, давно не крашенные ставни облупились. За стеклами опасливо двигались одетые в черное женщины, настороженно поглядывая на верховых, которые ехали по их тихой улочке. Джерри не ошибся: трактир в деревне был. Мы привязали лошадей и вошли. Там было темно, но тепло. За обитой цинком стойкой с латунными перильцами стоял мужчина и уныло перетирал рюмки. Он встретил нас мимолетной улыбкой, вежливой, но отнюдь не дружелюбной.

— Messieurs [19] .

В углу сидели за картами три старика. Они тихо переговаривались и по очереди наливали себе из бутылки, стоявшей посреди столика.

— Коньяк. Вот что нас сейчас взбодрит, — сказал Беннет и направился к стойке. Мы с Джерри сели и расстегнули шинели.

— Une bouteille de cognac, s’il vous pla^it [20] .

Хозяин поставил рюмку и разразился потоком слов, за которыми Беннет явно не успевал. Пожав плечами, он скрылся в задней комнате. Беннет вернулся к нам и сел.

19

Господа (фр.).

20

Бутылку коньяка, пожалуйста (фр.).

— Чертовски странное место. Где война? Куда девалась война?

От пола исходил легкий запах хлорки. В глубине дома что-то громко сказал женский голос. С улицы вошел гнусного вида пес, пересек залу и рухнул у стойки, замученный жизнью. Как и все собаки, каких нам довелось там увидеть, он, видимо, забыл, что значит есть досыта.

Из темноты с бутылкой в руке возник хозяин. Он поставил ее на столик и остался стоять, не спуская с нее глаз.

— Merci… э… merci… — Я почувствовал, как вокруг меня волнами заплескалось возмущение мистера Бингема, — beaucoup [21] .

21

Спасибо… большое спасибо (фр.).

— O`u est la guerre? [22] — спросил Беннет.

Хозяин неторопливо вытащил из кармана большой белый платок, несколько секунд его осматривал, а затем поднес к своему довольно непривлекательному носу и высморкался.

— Vous rigolez, monsieur [23] , — вопросительно сказал он.

— Чего он топчется тут? — буркнул Джерри в мою сторону. — А рюмки где? Хватит языком трепать. Пусть несет рюмки.

Это практическое предложение Беннет пропустил мимо ушей.

22

Где война? (фр.).

23

Вы шутите, мсье (фр.).

— Non. Je ne rigole pas. O`u est la guerre. O`u? [24]

— La guerre est partout, monsieur [25] . — Он развел руками, охватив ими залу, деревню, весь мир. Я взял бутылку и вытащил пробку. В воздухе между нами повеяло теплым запахом коньяка.

— Рюмки, — сказал Джерри с надеждой. И напрасной.

— O`u est la guerre?

Джерри взял со стола воображаемую рюмку и опрокинул ее в рот. Француз кивнул.

— Bien s^ur [26] . — Он ушел за стойку и минуту возился там. Пес, когда он проходил мимо, постучал хвостом по полу.

24

Нет, я не шучу. Где война? Где? (фр.).

25

Война повсюду, мсье (фр.).

26

Да, да, конечно (фр.).