Далекое эхо
Шрифт:
Карен сознавала его разочарование и ощущала всю его жгучесть – потому что испытывала то же самое.
– Как вы думаете, может быть, мне стоит еще раз попытаться расколоть свидетелей? Тех четырех студентов?
Лоусон поморщился:
– Это вам будет трудно.
– Что вы имеете в виду, сэр?
Лоусон открыл ящик стола и вытащил номер «Скотсмена» трехдневной давности. Он был сложен страничкой некрологов кверху. Лоусон пододвинул газету к ней и ткнул пальцем в заголовок.
КЕРР, ДЭВИД МАКНАЙТ.
Сообщается о смерти доктора Дэвида Керра, прож. на Карден-Гроув, Берсден, Глазго, горячо любимого супруга Элен, брата Линн и сына Адама и Шейлы Керр, прож. на Даддингстон-драйв, Керколди. Похороны
Карен подняла на него удивленный взгляд:
– Ему ведь, наверное, не больше сорока шести – сорока семи. Рановато умирать.
– Вам следует уделять больше внимания новостям, Карен. Преподаватель университета был заколот у себя на кухне грабителем в прошлый четверг ночью.
– Так это был НАШ Дэвид Керр? Тот, кого они звали Бриллом?
Лоусон кивнул:
– Буйный Бриллиант собственной персоной. В понедельник я спрашивал у следователя, который ведет это дело. Просто чтобы удостовериться, что я не ошибся, и это действительно Брилл. Кажется, они вовсе не убеждены, что это действительно ограбление. Там жена бегала на сторону.
– Гадко, – сморщилась Карен.
– Очень даже. Так что если хотите прокатиться днем в Глазго, полагаю, мы можем отдать последний долг одному из наших подозреваемых.
– Вы думаете, там объявятся трое остальных?
Лоусон пожал плечами:
– Тогда они были лучшими друзьями, но это было двадцать пять лет назад. Посмотрим. Но не думаю, что сегодня нам стоит с ними беседовать. Пусть все немного уляжется. Нам не нужны упреки в бесчувствии. Не так ли?
Это был тот же зал ожидания, только в крематории. Брилл мог отрезать себя от семьи и старых друзей, но, кажется, без проблем нашел им замену. Алекс сидел в первом ряду, Линн примостилась рядом. Она всего два дня назад вышла из больницы и все еще ковыляла, как старушка. Он уговаривал ее остаться дома и отдохнуть, но она твердо настаивала, что не может не пойти на похороны единственного брата. Кроме того, говорила она, пока малыш в больнице, дома ей делать нечего – только сидеть и тосковать. Лучше быть с родными. На это ему возразить было нечего. Так что теперь она сидела рядом, держа за руку сломленного горем отца, чтобы хоть как-то утешить его – родитель и ребенок словно поменялись привычными ролями. Мать сидела позади них, ее лица почти не было видно за прижатым к глазам белым носовым платком.
В том же ряду сидела Элен, несколько поодаль, склонив голову, сгорбившись. Она словно бы замкнулась в себе, отгородившись от всего мира непроницаемым барьером. По крайней мере, ей хватило здравого смысла явиться на похороны, не опираясь на руку Джеки. Священник объявил последний гимн, и она с трудом поднялась на ноги.
От торжественных звуков двадцать третьего псалма в горле у Алекса встал комок. Поначалу нестройное пение – не все сразу попали в тон – постепенно окрепло, охватывая его со всех сторон. Как банально, подумал он, презирая себя, что так растрогался от традиционного похоронного гимна. Похоронная служба по Зигги была гораздо более честной, истинное прощание с человеком, а не набор пустых словес, сшитый на живую нитку. Насколько ему было известно, Брилл никогда не посещал церкви, за исключением неизбежного присутствия на крестинах или похоронах. Тяжелые занавеси бесшумно разъехались, и гроб двинулся в свой последний путь.
Заключительные ноты гимна отзвучали, и занавеси за гробом задвинулись. Священник произнес благословение и первым направился по центральному проходу к двери. За ним последовали родные – замыкал шествие Алекс с тяжело опирающейся на его руку Линн. Большая часть лиц слилась для него в одно смутное пятно, но на полпути в глаза ему бросилась тощая фигура Верда. Они приветили друг друга кратким кивком узнавания, и Алекс прошел мимо, направляясь к двери. Там, на выходе, его ждал еще
один сюрприз. Хотя он не видел Джеймса Лоусона с тех пор, когда все звали его Джимми, он знал его лицо по газетным и телевизионным новостям. «А вот это дурной тон», – подумал Алекс, заметив его в конце очереди соболезнующих. Этикет свадеб и похорон равно требовал поблагодарить людей за то, что пришли.Казалось, это будет длиться вечность. Шейла и Адам Керр, казалось, совершенно растерялись. И без того тяжко – хоронить сына, с такой жестокостью убитого, – а тут еще надо выслушивать все эти соболезнования от людей, которых они никогда раньше не видели и никогда больше не увидят. Утешает ли их, что столько людей пришло проститься с их сыном? Для самого Алекса это – лишь знак того, как отдалился от них Брилл за последние годы. Почти все тут – незнакомые.
Верд дожидался конца очереди. Он ласково обнял Линн.
– Я очень сочувствую твоей потере, – сказал он, потом потряс руку Алекса и тронул его за плечо. – Я подожду снаружи.
Алекс кивнул ему.
Наконец отбыл последний из пришедших проститься. Странно, подумал Алекс, Лоусон куда-то делся. Наверное, вышел через другую дверь. Ну и хорошо. А то вряд ли получится быть с ним вежливым. После этого Алекс проводил тестя и тещу сквозь притихшую редеющую толпу к машине. Затем он усадил туда Линн, проверил, чтобы всем было удобно, и сказал:
– Увидимся попозже, в отеле. Мне просто нужно тут окончательно все уладить.
Когда автомобиль с родственниками отъехал от крематория, Алекс, к своему стыду, на миг испытал облегчение. Свою машину он поставил тут заранее, на всякий случай, если кому-то вдруг станет плохо во время или сразу после похорон. А теперь он сознавал в глубине души, что сделал это, чтобы иметь возможность хоть ненадолго вырваться из удушающей атмосферы семейного горя.
Рука, легшая на плечо, заставила его круто обернуться.
– А-а, это ты, – вымолвил он и чуть не рассмеялся от облегчения, увидев, что это Верд.
– Ты ждал кого-то еще?
– Ну-у… Позади толпы мелькал Джимми Лоусон, – объяснил Алекс.
– Джимми Лоусон? Коп?
– Теперь это заместитель начальника полиции Джеймс Лоусон, – уточнил Алекс, направляясь от главного входа туда, где были выставлены цветы и венки.
– А что он здесь делает?
– Злорадствует, наверное. Я не знаю. Он руководит пересмотром нераскрытых дел. Может, решил проверить, как поживают главные подозреваемые. Увидеть, не упадем ли мы на колени, публично каясь.
Верд скривился:
– Мне никогда не нравилась вся эта католическая дребедень. Надо научиться быть взрослыми – смириться и жить с нашей виной. Не Божье это дело – стирать с доски наши грехи, чтобы мы могли начать жизнь с чистого листа и снова грешить. – Он остановился и повернулся лицом к Алексу. – Я хотел сказать тебе, как я рад, что Линн благополучно родила дочку.
– Спасибо, Том, – заулыбался Алекс. – Видишь? Я все помню.
– Ребенок все еще в больнице?
Алекс вздохнул:
– У нее желтушка, так что они подержат ее у себя еще несколько дней. Это тяжко. Особенно для Линн. Пройти через все это – и явиться домой с пустыми руками. А тут еще приходится пережить такое с Бриллом.
– Ты забудешь обо всех огорчениях, когда привезешь ее домой. Обещаю тебе. Я вспоминаю тебя во всех своих молитвах.
– Да, конечно, это все меняет, – кивнул Алекс.
– Ты удивишься, – улыбнулся Верд, отказываясь обижаться на невольное оскорбление.
Они прошли дальше, поглядывая на цветы. Один из провожающих подошел к Алексу уточнить, в каком отеле будут поминки. Когда он вновь повернулся к другу, то увидел, что тот склонился над одним из венков. Приблизившись, он понял, что привлекло внимание Верда, и сердце вздрогнуло у него в груди. Этот венок был неотличим от того, что они видели в Сиэтле на похоронах Зигги: аккуратный плотный кружок из белых роз и узколистого розмарина. Верд оторвал от него карточку и выпрямился.