Дальний свет
Шрифт:
99
Луна распалась в руке, рассыпалась миллионом крупинок, что уносились по ветру вместе с перьями — белыми, чёрными, пёстрыми; они разлетались вокруг хохочущими совами и застили весь свет. Звякнув осколками, распахнулось окно: там, в ночи вторая половина луны белела молчаливо и холодно, но стоило потянуться за ней, как её тоже скрыли вихри.
Но наверно, так и надо, подумала она, проваливаясь в летящую темноту, наверно, так наступает новое, когда не остаётся ничего. И падать было просто сквозь низ и верх, сомкнувшиеся воедино, сквозь гул, кружение, и дальние
Лесная поляна, вспомнила она и попыталась вырваться из кружения. Вихри расступились, и она помчалась, чтобы успеть, чтобы исправить ошибку ценою в жизнь. Но лес молчал и был засыпан снегом, птицы улетели, чёрные ветви застыли в зачарованном сне. Она пробежала заметённой тропой — туда, где тонкий серебристый покров устилал поляну. Дерево посередине давно облетело, только на одной из ветвей ещё висела маленькая мёрзлая вишня. Лаванда пригляделась и поняла, что это не вишня, а красный цветок мака.
Кто-то уже всё сделал до неё. Поняв, что ей не осталось здесь дела, Лаванда вздохнула вместе с ветром и закрыла глаза, позволила унести себя отсюда…
Наверху сквозь дымку искрились лучи далёкого светила. Она лежала в лодке и плыла по морю, за бортами слышался мерный плеск волн. Кто-то стоял над её головой, на корме, так что Лаванда не могла разглядеть его чётко: только видела вздымавшееся весло и как с него опадали капли. Она попробовала повернуть голову, увидела шерстистую черноту, и вроде бы жёлтый глаз блеснул проверить, как она. Больше было не рассмотреть, и Лаванда не стала пытаться, лишь снова опустила веки, чтоб слушать волны и чувствовать тихое покачивание лодки, пока стирались, бледнели в памяти всё и все…
Качать перестало.
Лаванда открыла глаза. Чёрный зверь, что принёс её сюда и теперь осторожно обнюхивал острым носом, увидел, что она проснулась, и вихрем умчался прочь. Наверху в сизо-лиловом, вне суток, небе зависла горбушка луны.
Лаванда перевернулась на бок и приподнялась, чтоб оглядеться. Она даже не поверила сначала глазам: перед ней было огромное поле лютиков — бледных, нежно-жёлтых, какие она порой видела в своих счастливых снах. Поодаль высились горы, их молочные вершины сливались с дымкой небосклона.
Она встала, провела рукой по лютикам, погладила жёлтые лепестки — и пошла вперёд. Всё, что чудилось, тревожило раньше, теперь отступало и смолкало вдали, словно только приснилось мимолётом. А здесь… здесь была её настоящая жизнь.
Она шла сквозь цветы, всё дальше и дальше. Этот мир существовал не для людей. Но и она, наверно, никогда не должна была быть человеком.
100
Поезд мчался под грохот колёс и только сейчас начал медленно останавливать свой ход. Феликс вылез из укрытия и стоял теперь перед дверью, лишь слегка опираясь о неё пальцами. Не было никаких сил ждать ещё.
Толчки постепенно сошли на нет. Под полом прокатился резкий скрежет, почти заглушивший короткий цок по ту сторону двери. Открыли? — или нет, откроют, наверно, громче… Додумать Феликс не успел: финальный рывок вагона сбил его с ног и со всей силы швырнул в стенку.
Сначала показалось, что он сломал руку. Хотя, понял он, всё же нет: тогда бы ею, наверно, не получалось пошевелить. И тогда он вряд ли бы смог стоять вот так, почти спокойно. Просто сильный ушиб, не больше (хорошо, что
левая, мелькнуло в голове, правая ещё может понадобиться).Тихо втягивая воздух, он воспользовался заминкой, чтобы несколько переждать. Снаружи не раздавалось ни голосов, ни шума какой-либо техники. Только ветер свистел.
Никто не приходил открыть и проверить вагон, и это было странно. Феликс, как ему показалось, прождал достаточно долго, «с запасом». Затем всё же — мало ли, на всякий случай — попробовал подвинуть дверь. Она поддалась.
С трудом, но откатив её в сторону, Феликс замер. Перед ним была белая пустошь.
Он прищурился, прикрыл глаза рукой. После суток в потёмках свет был жгучим, почти ослепительным. Постепенно однако проступили очертания предметов: дальний перрон… какой-то навес в стороне. Никого вокруг по-прежнему не появилось. Это означало, можно было спрыгнуть и идти… неважно!
Спрыгнуть не получилось — скорее, сползти, конечности не настолько его слушались. Ещё несколько минут ушло на борьбу за попытку встать: снег был рыхлый и вязкий, местами чуть не по пояс. Но всё же Феликс одолел его и смог выбраться на прочный наст.
Он огляделся.
Это место не казалось знакомым. Феликс не смог сообразить даже, что за район: вокруг застыло только нетронутое снежное поле. Над ним свирелью проносился ветер.
«А может, это вообще не Ринордийск?» — промелькнуло кощунственное. Но нет: вскинув взгляд, он заметил у горизонта высокое здание, то самое, на котором они так и не поставили флаг в октябре. Феликс попробовал найти Часовую башню, чтоб было легче сориентироваться, но не получилось. А впрочем, не надо: он узнал тот бетонный навес в стороне от перрона.
Когда-то здесь работала дальняя железнодорожная станция, однако с новой застройкой она ушла вглубь города и давно не использовалась. Отсюда в «чёрное время» поезда с ссыльными уходили на восток — всегда только в одну сторону.
Ну что ж, подумал Феликс. Хотя бы один вернулся.
Город был пуст. Дома занесло снегом, некоторые исчезли вовсе: Феликс не находил их на местах, где те всегда стояли. Другие были повреждены и глазели из-под наледей чёрными проёмами окон.
Что же случилось здесь, пока его не было?
Узнаваемые, хоть и искажённые ориентиры провели его по улице Кобалевых — теперь просто белой широкой ленте, хотя все знакомые линии сохранились до мелочей, каждый изгиб и неправильный торчащий угол. По привычке Феликс свернул там, где сворачивал всегда, и, пройдя немного, остановился.
На этом месте располагался раньше Турхмановский парк. Местами остались даже чёрные прутья ограды. Феликс прошёл между ними и двинулся вперёд в надежде отыскать что-нибудь узнаваемое (и втайне меньше всего желая подобной встречи). Среди заносов он заметил бортик фонтана — видимо, его открыло ветром. Статуя девы и мантикоры поблёкла и торчала нелепым обломком из прошлого.
Временно утратив все свои силы, Феликс присел на край бортика. Мимодумно подобрав, подкинул на ладони обломок красного кирпича, выпустил снова. Пар от дыхания несколько затуманивал видимость.
Как будто сбывался его давний и тайный кошмарный сон: про заброшенный и мёртвый город, про опустевший мир, где только он почему-то остался последним человеком.
«Как будто тебя нет ни в каких списках», — вспомнилось ему. Вот что, наверно, имела в виду Сибилла. Милая девочка, не стала говорить ему раньше времени: знала, что он предпочтёт скорее подохнуть, чем чтоб вот так.