Дамам нравится черное (сборник)

–  Хватит. Мы поняли, что ты сердишься. Весь пляж это понял. Теперь можешь раздеться и пойти искупаться, - сказала мама, поднимаясь на ноги. Хватит, повторила она, и я поняла, что время бунта прошло. Таким голосом она говорила, когда давала понять, что разговор окончен. Она позволила мне разыграть спектакль, но теперь пора было уходить со сцены. Я стала медленно раздеваться, пока они с Франсуазой шли к морю - бок о бок, словно сообщники. Я поплелась за ними. Когда я вошла в воду, у меня перехватило дыхание. Не глядя по сторонам, я нырнула. Долго плыла под водой, а когда вынырнула, мне было хорошо.

Качаюсь- покачиваюсь, Ровно дышу. Качаюсь-покачиваюсь, Ровно дышу.

Я только что перешла в среднюю школу. Для девочки-подростка я была довольно невзрачная - дело обычное. В этом возрасте трудно быть не таким, как все. Главное в этом возрасте - казаться не таким, как все, как правило, вовсе не тем, кто ты есть на самом деле. Но я не знала даже, кем мне хотелось казаться, а уж кем быть - про это и речи не шло. Одевалась я небрежно: натягивала на себя первое, что попадется под руку. К великому огорчению мамы, которая считала, что одежда отражает суть человека. С ее точки зрения поговорка "Не всяк монах, на ком клобук" была полной чушью.

–  Вот еще, - говорила она.
– Клобук - это важно. Думаешь, римский папа не заботится о своем внешнем виде?

Я не понимала, при чем тут папа, клобук и мамины платья, но я вообще много чего не понимала из того, что говорила мама, так что фразой больше, фразой меньше…

Однажды синьора Анна остановила меня на лестничной клетке, когда я возвращалась из школы.

–  Приходил какой-то мужчина, сказал, что он твой папа. Позвонил в дверь, но у вас никого не было. Ждать не мог, попросил меня передать тебе это. Держи, - она протянула мне желтый конверт, довольно пухлый, на котором от руки было написано большими буквами: "Нине". Я уставилась на конверт, не решаясь его забрать.

–  Ты чего? Он не кусается!
– сказала синьора Анна.

Может, и не кусается, но лучше не проверять. И потом, что это еще за история про "папу"? В первый раз слышу. Мама мне про него никогда не рассказывала, я долго думала, что никакого папы у меня и вовсе нет, что она одна произвела меня на свет. У других ребят были и мамы, и папы, мне это казалось диким… И вообще, зачем он, отец? Единственный раз, когда я спросила про него у мамы, она помахала рукой, словно отгоняя назойливую муху, и буркнула что-то вроде: "Ходит где-то там…" На этом объяснения закончились.

Что принесет тебе ветер - не знаешь, Где спрятаны ножички - не угадаешь. Важно теперь только одно: Всему конец положит оно.

В конце концов, я забрала этот желтый конверт. Сказала синьоре Анне "Спасибо" и побежала домой. Как обычно, мамы и Франсуазы не было. Я улеглась на кровать, скрестила ноги и положила на колени конверт. Долго на него смотрела. Мне было ясно: его содержимое все изменит. Я подняла глаза и уставилась на шкаф перед собой. Белый шкаф с голубой отделкой. Всю жизнь его терпеть не могла. Решилась, набрала воздуха и открыла конверт. Внутри лежала фотография и два листка бумаги. Один из них был документом. Сначала я принялась разглядывать фотографию. Думала, что увижу себя маленькую вместе с мужчиной, моим отцом, и с мамой, а там был очень красивый мужчина, мама, совсем молодая, и девочка - но другая, не я. Я-то знала, как выглядела, когда была маленькой. Дома у нас было полно фотографий, на которых я маленькая и пухленькая, с копной темных волос (которые потом мама стала красить то в один, то в другой цвет). А у девочки на фотографии были прямые черные волосы. Маленький нос. Пухлый рот. И еще она была худая, как щепка. Я перевернула фотографию. На ней были написаны три имени - от руки. Почерк тот же, что и на конверте, - в этом я не сомневалась. Имена такие: Мелисса (мама), Пьер (папа?), Франсуаза. Последнее имя я прочитала раз десять, но до меня все не доходило. На фотографию что-то капнуло. Это у меня на лбу выступил пот. Я взяла один из листков - письмо - и стала читать.

Нина, маленькая моя,

много лет я пытался написать тебе это письмо. Всякий раз, дойдя до конца, я его рвал, но теперь откладывать больше нельзя.

Жить мне осталось недолго, и я должен рассказать тебе правду. Я пытался достучаться до Мелиссы, просил поговорить с тобой, но ты ж ее знаешь: никто и ничто на свете не заставят ее сделать, чего ей не хочется, и никто не помешает ей поступить так, как хочется ей.

Фотография, которую ты найдешь в конверте, была снята в Париже, пятнадцать лет назад. Девочка на ней - это твоя сестра Франсуаза. Когда Мелисса ушла, она оставила ее мне. А тебя - забрала. Почему она ушла, я не знаю. В один прекрасный день, летом, просто взяла и ушла. Я не знаю, почему она забрала тебя, а сестру оставила мне. Знаю только, что было именно так.

Я знаю, что не должен тебе обо всем рассказывать, но в глубине души надеюсь, что мое письмо тебе пригодится. Может, чтобы защититься от нее. Мелисса не злая, просто она сумасшедшая, а у меня не хватало сил сопротивляться ее сумасшествию.

Она не хотела, чтобы я к тебе приближался. Не хотела, чтобы рассказал о себе.

Франсуаза похожа на мать. Может исчезнуть в любую секунду, понять ее невозможно. Она тоже ушла, особенно ничего не объясняя. Я не смог ее удержать, я слишком ослаб от болезни.

Но прежде чем перейти в мир иной, я решил, что ты должна обо всем узнать. Ты еще маленькая, но я уверен, ты все поймешь.

Защищайся, Нина.

Не надо на них обижаться, только защити себя от этих двух странных женщин - от твоей мамы и от сестры.

Жаль, что не могу быть рядом с тобой. Очень жаль. Я люблю тебя.

Папа.

Совершенно обалдев, я взглянула на второй листок. Это было свидетельство о рождении. В нем говорилось, что мои родители - Мелисса и Пьер, что родилась я в такой-то день, в таком-то году, в родильном отделении парижского госпиталя. Но почему же я ничего не помнила? И почему мама ни о чем не рассказывала - ни тогда, ни теперь? А что было известно Франсуазе?

Мечте моей не сбыться И не дойти письму. Ведь от судьбы жестокой Нет спасу никому.

Я держала в руках листок, а конверт валялся у меня между ног на кровати.

Сначала меня обуял страх, потом - гнев.

Она меня предала. Неважно, что она решила забрать с собой меня. Я точно знала, что все эти годы ей не хватало Франсуазы. Теперь пустота заполнилась. Франсуаза вернулась. Я представила себе эту дружную парочку и словно почувствовала удар под дых. Сейчас они тоже вместе, неизвестно где. Может, поехали за покупками. Или - в парк. Или плывут на корабле на другой континент.

Меня начало колотить.

Я поняла, что меня предали и бросили.

Когда я услышала звук открывающейся двери и их веселые голоса, мне словно всадили нож в самое сердце.

Капля за каплей Кровушка течет. Кричи не кричи: Помощь не придет.

С того дня прошло десять лет. Меня много раз спрашивали, что же все-таки случилось. Я им так и не рассказала. Письмо Пьера и свидетельство о рождении я успела сжечь до того, как приехала полиция.

С того дня я не произнесла ни слова.

И волосы мне больше никто не красил.

Николетта Валлорани

Крылья

КАРТОННЫЙ город, населенный марионетками. Двух измерений - и того много, глубина здесь - как невозможное эхо.

Ночь, мокрая от дождя. Такси на площади Чинкве Джорнате: одни стоят, другие едут. Заостренные профили на фоне витрин: бритые головы, куртки, джинсы. У одного парня на шее арафат-ка, у другого на затылке татуировка со свастикой. Сидя в машине, в безопасности, я улыбаюсь. Глаз автоматически находит нужный ракурс: шарф фаната "Милана", взмывающий, словно бабочка, над плечами, тощая нога отвешивает пинок. Блеск ножа как предостережение. Кто из какой бригады - уже не видно, у этого потерявшегося поколения знаки отличия перемешаны непонятно как. Вот она, Вторая республика, - с чувством вины и всеми признаками поражения; и что делать с ней - неизвестно. Наш народ на ошибках не учится. Он их коллекционирует, как награды. А я их фотографирую. Лучшие снимки оставляю себе.