Дамам нравится черное (сборник)

–  Деньги? Тебе нужны деньги? Я дам тебе, сколько нужно, только уходи. ^

–  Опять? Я опять уйду - уйду навсегда? Ты этого хочешь, мамочка?

–  Не называй меня так! Я же была девчонкой, что ты понимаешь!

–  А я был новорожденным, ТЫ это понимаешь?
– орет он и поднимается на ноги, а я врастаю в кресло.

Сейчас ты и вправду меня разозлила, мама. Деньги, ты предложила мне деньги, деньги в обмен на любовь, которую я зря дарил тебе все эти годы. Деньги в обмен на мечты, рисунки, мамины слезы, грязные простыни, фантазии, розыски, мою неблагодарность и печальные глаза отца. Ты предложила мне деньги за все это и за жизнь, которую я по-настоящему не прожил, потому что все время ждал, когда же познакомлюсь с тобой.

Сейчас я и вправду зол. Я хочу причинить тебе боль. Наверное, я так и сделаю, но сперва мне нужно выговориться, я хочу все объяснить.

Сейчас он говорит негромко, воспитанным и почти нежным голосом. Он объясняет.

–  Я думал, что, когда увижу тебя, наваждение пройдет, я решу: это просто недалекая шлюха, которая однажды легла в постель с мужчиной, забыв о предосторожности, и вообще мне повезло. Знаешь, почему мне повезло? Родители меня любят, они хорошие люди, они научили меня уважать себя.

Меня- то и этому не научили, думаю я, но ему об этом сказать не могу. Он обходит комнату, дотрагивается до вещей, выглядывает на террасу, говорит: "Вид чудесный!". Потом направляется обратно ко мне, а я сижу и жду.

–  Мне все еще хочется причинить тебе боль, но вместе с тем так хочется тебя обнять, хочется, чтобы ты мне что-нибудь подарила, ведь сегодня для меня особенный день. Я и сам не понимаю, с ума я сошел или просто счастлив.

Он падает на колени, протягивает ко мне руки и начинает плакать.

–  Мама, - говорит он, обнимая меня и кладя голову мне на грудь.

Это последнее слово, которое он успевает произнести, потому что хрустальная пепельница, которую я зажала в руке, опускается и разбивает ему череп. Височная кость перекашивается, я бью снова и снова, крепко прижимая его к себе, плечо само поднимается, рука бьет и уходит вглубь, бьет и уходит вглубь, среди осколков и мягких тканей мозга, он обмякает в моих объятьях и, может, в последний раз успевает произнести "мама" - я точно не помню.

Я говорю "мама" и думаю "мама", пока ты бьешь меня, пока накатывает темнота, - наверное, так оно и лучше, так лучше.

Теперь я снова обрела покой, я высоко, в безопасном уединении.

Успеть бы сделать только одно, потому что муж вернется, а у меня руки в крови и в чем-то еще, а тут он, лежит на полу перед столиком, я даже не знаю, как его зовут, но муж-то сразу узнает это лицо, так похожее на его - и ямочка, и нос, и лоб точно такие, мои черные волосы и голубые глаза, - и все поймет, а я не могу позволить, чтобы это случилось, потому что хочу, чтобы все оставалось, как было и как должно быть.

Я потратила столько времени, чтобы забраться сюда, наверх, обрести покой, уверенность и любовь, я не могу позволить, чтобы этот незнакомый юноша взял и все разрушил своим присутствием.

Обратно я не вернусь.

Дальше идти нет сил.

Я остановлюсь, где стою.

Оттуда, где я стою, открывается великолепный вид.

Виден весь Неаполь: город раскинулся перед моими глазами - от мыса Позиллипо до деревушек у подножья Везувия. Если повернуть голову, можно разглядеть там, вдали, Соррентийский полуостров, а рядом - Капри. Внизу я вижу уходящую вдаль виа Караччоло, пьяцца Витториа, серпантин дорожек парка Гринфео, красную громаду Нунциателлы, блестящий купол над галереей Принчипе Умберто, Корсо, лентой сверкающий между домами, и сады. Сады - в самых неожиданных местах, спрятанные на крышах самых красивых домов. А еще - море. Море, сливающееся с небом, - передо мной, вокруг меня.

Поворачиваю голову в одну сторону, потом в другую, вокруг меня - море и небо, сады и солнце.

Когда я была маленькой, я мечтала жить в доме с видом.

Теперь он мой навсегда.

Оттуда, где я нахожусь, мне видно тебя, мама.

Ты красивая - такая, какой я тебя всегда представлял. Черные волосы, как и у меня, голубые глаза.

Наконец- то я могу смотреть на тебя, ты близко, я смотрю -не могу насмотреться. Я буду смотреть на тебя, пока не придут нас забрать, пока тебя не снимут с веревки, привязанной к люстре прямо над моим телом, веревка впивается тебе в шею, и ты качаешься туда-сюда, налево-направо, вперед-назад, ритмично и с изяществом, ко торое ты бы наверняка оценила. Ты и сейчас красива, несмотря ни на что, несмотря на веревку, выдавившую из тебя жизнь, несмотря на то, что лицо твое раздулось и исказилось.

Теперь ты моя навсегда, мама.

Даниела Лозини

Тихое лето

Посвящается Ф.

Есть что- то малодушное в том, чтобы, чувствуя себя несчастными, ожидать, что другие проявят интерес к нашим бедам.

Э. М. Чоран

ОНА не вернулась. С каждым движением секундной стрелки на красном будильнике мысль, крутившаяся в голове у Берты, все больше превращалась в уверенность. Мария еще не вернулась. Это ненормально.

Слышно было, как булькает вода в кастрюле с макаронами. Страх сжал ей горло.

Берта прокашлялась, деревянная ложка, которую она держала в руке, повисла в воздухе. Когда вошел муж и прошелестела занавеска, которую вешали летом вместо двери, женщина вздрогнула.

Моя руки, он ехидно поинтересовался:

–  Берта, ты что стоишь как вкопанная?

–  Мария не вернулась. Уже семь, а она не вернулась.

–  Ну что ты волнуешься?
– Он вытер руки полотенцем.
– Наверное, гуляет с остальными оболтусами.
– Потом посмотрел в окошко над мойкой.
– Ладно тебе, еще светло.

–  Она всегда возвращается в половине седьмого.
– Берте брызнула на руку капля кипящего соуса. Горячо.
– Она помешана на расписаниях. Восемнадцать тридцать. На худой конец - тридцать пять. Мы же купили ей кварцевые часы…

–  Нуда… - Он подошел, стоял и смотрел жене в глаза, держа в руке ломоть хлеба.
– Но ведь ей всего тринадцать… - сказал он, макая хлеб в томатный соус.

–  Верно, но она все время глядит на часы. Она девочка разумная, просто помешана на расписаниях. А там, где разума не хватает, выручит мания!
– Шлеп! Она огрела его по руке.
– Прекрати жевать! Она не вернулась. Иди и ищи!
– заорала Берта почти в истерике.

Мужа отправили проверять сеновал. Место безлюдное, но не опасное. Там собирались ребята, приезжавшие на каникулы в эту деревушку, окруженную полями - золотыми, зелеными, рыжими. Поля начинались сразу за городом с его знаменитым средневековым центром и римским мостом.

Старший сын, пятнадцатилетний Джузеппе, упрямый и замкнутый, сидел во дворе у своего неразлучного друга Конти.

–  Сестру не видал?
– спросил его отец.

–  Не-а, сегодня нет. Тот приподнял бровь:

–  Не мели чепуху, вы же целыми днями торчите на сеновале.