Дамасские ворота
Шрифт:
— Нет, — ответил тот, покраснев. — Это хуже Хеврона? Я видел такое. Видел ненависть арабов.
— Вы знаете, что такое Израильская коалиция по правам человека? — спросил его Циммер.
— Это левая атеистическая организация проарабски настроенных евреев, — ответил молодой человек.
— Сумеете убедительно изобразить сотрудника ИКПЧ? Потому что мы собираемся выдать вас за него. Так мы и вытащим твою приятельницу в Нузейрат, — сказал Циммер Линде. — Скажи ей, что тебе нужна компания. Что хочешь помочь Хэлу взять интервью у свидетелей прискорбного избиения несчастных
— Что, интервью действительно будет? — поинтересовалась она.
— Поселение Кфар-Готлиб соберет арабов, работающих в кооперативе. — Циммер повернулся к Хэлу Моррису. — Это ты должен запомнить. В коалиции их не называют арабами. Только палестинцами. Как в антисемитской и левацкой прессе. Это политкорректный термин.
Моррис рассмеялся:
— Ладно, потренируюсь.
Януш Циммер продолжал смотреть на него:
— Ты уверен, что хочешь участвовать? Сколько тебе лет?
— Двадцать.
— Учишься?
— Окончил бакалавриат. Осенью пойду в медицинскую школу университета Хопкинса. Мне кажется, что врачи нужны. Но пробуду здесь столько времени, сколько смогу.
— Ты убежден, что это то, что тебе нужно?
— Медицина?
— Не медицина, — сказал Циммер. — А то, чем мы занимаемся.
— Он убежден, — ответил за Морриса Яков Миллер. — Чего ты хочешь от него?
— Для меня это — как быть здесь в давние времена Войны за независимость, — сказал Хэл Моррис. — Большего счастья мне не надо.
— Ладно, — кивнул Циммер. — Раз ты уверен. Отныне твое имя будет Ленни Акерман. Понял?
— Ленни Акерман, — повторил Хэл. — Хорошо.
— Не будь так уверен, что тебе понравилось бы в давние времена, Ленни. Кругом были сплошные леваки.
Когда совещание закончилось, Циммер и Линда, покидая территорию Галилейского Дома, столкнулись с доктором Отисом Кори Батлером.
— Шалом, хаверим! [334] — восторженно приветствовал их Батлер.
334
Привет, друзья! (ивр.)
— Добрый вечер, доктор Батлер! — поздоровался Януш Циммер.
— Я как раз подумал, что забыл упомянуть, — сказал Батлер. — Не знаю, важно это или нет. Вам знаком журналист, американский парень? Не знаю, еврей он или нет.
— Он и сам не знает, — ответил Циммер.
— В общем, кто-то посоветовал ему обратиться к нам. Оказывается, он пишет книгу об иерусалимском синдроме, как он это называет, вместе с Пинхасом Оберманом.
Линда несколько обеспокоенно посмотрела на Циммера. Циммер, ничуть, казалось, не удивившийся, сказал:
— Хорошо. Он выбрал интересное время. Для «Иерусалимского синдрома».
— Я просто подумал, что вы захотите это знать.
— Мы знали, — сказал Циммер. — Да, Линда?
— Да, — неопределенно ответила та. — Полагаю, знали.
На другой день Пинхас Оберман, сидя в кафе «Атара», поднял глаза от кофе и увидел,
что над ним стоит Линда Эриксен. Хотя он сидел за своим привычным столиком, она казалась удивленной, что встретила его здесь, и вела себя соответственно.— Линда, дорогая! Присаживайся, пожалуйста.
Пинхас сделал знак официанту, который подошел не сразу. Наконец, когда любопытство, вызванное присутствием молодой иностранки за столиком Обермана, пересилило задумчивость, официант удостоил их своим вниманием и спросил, чего они желают. Линда заказала caf'e au lait [335] .
— Я так понимаю, — сказала Линда, — что ты и Кристофер Лукас пишете что-то такое о, как вы это называете, иерусалимском синдроме.
335
Кофе с молоком (фр.).
— Книгу. К сожалению, мы не можем претендовать на изобретение этого термина.
— Должна тебя спросить, не фигурируем ли мы с мужем в этой книге?
— Мы никого не называем по имени.
— Но многих людей можно будет легко узнать.
— Те, кто знаком с предметом или находится в теме, могут кого-то узнать.
— Мне это представляется вторжением в частную жизнь. Это может пагубно сказаться на чьей-нибудь карьере.
— Нет, — сказал Пинхас Оберман.
— Что значит — нет? Конечно да.
— Беспокоиться не о чем, люди, знающие кого-то, прочтут о том, что им и без того известно. Не знающие — прочтут лишь историю болезни.
— Да ладно тебе. Тут все друг друга знают. Особенно те, кто в теме.
— Не понимаю, — сказал Оберман, — чем эта книга отличается от выходящих во всем мире других таких же, описывающих иные заболевания на примере конкретных людей.
— Я хорошо знаю тебя, — сказала она. — Слишком хорошо, чтобы поддаться на твои ораторские уловки.
— Какие еще ораторские уловки?
— Ладно, Пинхас, я слушаю.
— Ни твой муж, ни твои любовники не будут выставлены неприглядно. Ни ты сама. Так что не волнуйся.
— Почему-то твои заверения меня не слишком убеждают.
— Ради меня ты ушла от Эриксена. Думаешь, я унижусь до мести?
— Честно говоря, ты настолько странный человек, что я бы не удивилась.
— Линда, не волнуйся. Книга тебе понравится. Она будет напоминать тебе о бурной молодости. О твоих похождениях.
— Ты самый большой циник, какого я встречала.
— Ты достаточно хорошо меня знаешь, чтобы понимать: никакой я не циник. Может, думаешь, что я не любил тебя?
Линда помешала кофе.
— Я до сих пор отношусь к тебе с нежностью, Пинхас. Конечно, теперь я живу с Янушем. Но мы же не враги, нет?
— Враги? Не знаю. Я не пишу очернительских книг. Ты не найдешь там ни насмешек, ни нападок.
— Но ты больше не любишь меня?
Оберман взглянул на нее. Она смотрела на него с терпеливой улыбкой, словно ожидая подтверждения своей общепризнанной привлекательности.