Дамский мастер
Шрифт:
Меня она тоже невзлюбила. Я, например, всегда с ней здоровалась, а она не отвечала. Как-то раз я задержалась, переводя Виталию английский журнал, и слышала, как она сказала кассирше:
– У самой дети взрослые, скоро внуки, а она - с мальчишкой. И думает, что интересная: фы-фы, а никакой интересности нет, одна полнота.
А Виталий начинал нервничать, все чаще обходился невежливо с осаждавшими его дамами, говорил: "Я один, вас много..."
И вот однажды, придя в парикмахерскую, я застала его плачущим. Если можно плакать сухо, то он именно это и делал. Он судорожно прибирал у себя на столе и плакал беззвучно и зло, хлопая ресницами. Эх, дети: тогда одна, теперь другой. Я подошла.
– Марья
– Что случилось, Виталий?
– Ничего особого не случилось, только я должен сейчас уйти домой.
– Ну, что же все-таки с вами? Не отпущу вас, пока не скажете.
– Я должен был это предвидеть.
– Что предвидеть? Ну-ка сядьте, Виталий, и расскажите мне все как есть.
Он сел:
– Марья Владимировна, я так и знал, что они не дадут мне спокойно работать.
– Кто "они"? Люба?
– Да, и Люба, и другие нашлись, солидарные с ней, мастера из мужского зала, и кассирша Алевтина Петровна. Я им давно раздражаю нервную систему своей работой. Ко мне клиентура ходит, я позволяю себе тратить много времени на операцию, план страдает, меня опять-таки к телефону нужно звать - все это озлобляет их против меня. Кроме того, имеется много желающих. Я просто не способен обслужить всех желающих, мне это не интересно даже экономически. Зачем это я буду причесывать каждую клиентку - она приходит в год два раза: на май и на ноябрьскую, от силы Новый год. Выбирая себе клиентуру, я всегда смотрю: могу ли я в данном случае почерпнуть для своего развития, а не то чтобы обслуживать сплошь и каждую. Они обижаются, пишут в жалобную книгу. На меня уже скопилось несколько жалоб, но мне это безразлично, поскольку меня интересует работа и только работа.
– Ну, а что же вас сегодня так расстроило?
– Произошел такой случай: они выкрали у меня из кармана записную книжку, где записаны адреса и телефоны клиенток, и эту книжку передали в профсоюзную организацию для разбора дела.
– Какого дела? Разве вам нельзя записывать любые адреса, какие вам вздумается?
– Конечно, формально можно, но фактически эти женские адреса показывают, что я имею свою клиентуру, а это строго запрещено. Я должен работать всех одинаково и давать план. Я себя до этого не допускаю, так как, давая план, я невольно буду скатываться в сторону халтурной работы. Сейчас, например, модная линия требует челочки. Эту челочку надо продумать, у меня на эту челочку больше уйдет, чем на целый перманент. В существующие нормы это не укладывается. Вот они, опираясь на все эти факты - записная книжка, жалобы, невыполнение плана, - собираются раздуть против меня целое дело.
– Подумаем, Виталий, нельзя ли вам как-нибудь помочь?
– Я уже думал, и помочь мне трудно. Дело в том, что у нас довольно бездарная директорша - грубости, оскорбления мастеров, буквально мат. К тому же Матюнин против меня.
– Кто это еще Матюнин?
– Это заведующий сектором парикмахерских нашего управления культурно-бытового обслуживания.
– А за что же он против вас?
– За мои выступления. Тут меня выдвинули секретарем комсомольской организации по району. Я не отказался, несмотря на отсутствие времени. Я должен выдвигаться в своем развитии, получать авторитет. Авторитет у меня не такой уж маленький, но и не очень большой, средний. Так вот, на комсомольском собрании я выступил и стал заострять вопрос. Говорю, говорю, заостряю...
– Какой же вы вопрос заостряли?
– Насчет амортизации инструмента. Говорю: когда будет возбужден вопрос о безобразиях выплаты компенсации на амортизацию инструмента? Так и сказал и этим очень выиграл в своем авторитете. Матюнину это, конечно, не понравилось, он сам заинтересован в том, чтобы амортизацию не выплачивать.
– Почему
заинтересован?– Он имеет от этой недоплаты прямую выгоду.
– Крадет, что ли?
– Не так чтобы буквально крадет, но пользуется.
– Неужели с этим нельзя ничего сделать?
– Очень трудно. Эти предприятия культурно-бытового обслуживания, грубо говоря, тащатся за хвостом у государства. А они - Матюнин и такие же, как он, - пользуются тем, что до сих пор государству в своем движении некогда было навести в этом деле законность. Взять, скажем, расход материалов. Существует определенная норма на операцию. Тут недодал, тут заменил, а некоторые ухитряются пускать в ход вторично, и это все деньги. А еще я позволил себе заострить вопрос о культуре обслуживания. Лучше плохо обслужиться у культурного мастера с хорошей внешностью, чем то же плохое обслуживание иметь плюс хамство. Это возбудило против меня тех мастеров, которые еще не овладели культурой обслуживания...
– Послушайте, Виталий, - сказала я, - а что, если я ему позвоню?
– Кому?
– Да Матюнину, будь он проклят.
– Я был бы вам очень благодарен.
– Ну, так давайте телефон.
Я набрала номер. Мне ответил жирный, чувственный бас:
– Матюнин у аппарата.
– Товарищ Матюнин? С вами говорит директор Института информационных машин профессор Ковалева.
– Очень приятно, - сказал бас.
– Товарищ Матюнин, тут в одной из ваших парикмахерских работает молодой мастер, Виталий Плавников.
Матюнин молчал.
– Вы меня слышите?
– Слышу, - ответил он суховато.
– Так вот, я уже второй год у него причесываюсь и должна сказать, что это выдающийся мастер, настоящий художник...
– У нас все мастера хорошие, - сказал Матюнин железным голосом.
– Но этот мастер... Вы же знаете, что у него отбоя нет от клиентов...
– Не нахожу в этом мастере ничего особенного. В нашей системе все мастера квалифицированные, сдают техминимум, умеют выполнять модельные прически и все виды операций. А на этого Плавникова постоянно поступают жалобы: грубость с клиентами, невыполнение плана...
– Нельзя же строго требовать выполнение плана, когда речь идет о художественной работе.
– По-вашему нельзя, а у нас вся работа художественная. Что же, нам всем план не выполнять?
– Все-таки я бы вас очень просила учесть мой отзыв о его работе. Наверное, вы не от меня одной это слышите.
– Виноват, я больше слышу жалобы. Кроме того, откуда я могу знать, кто это со мной разговаривает?
Я бросила трубку.
– Я так и знал, - сказал Виталий.
– Он еще и потому против меня имеет, что я не вношу ему денег. Делаю вид, что мне это неизвестно.
– Что неизвестно?
– Существует такое неявное правило - конечно, нигде оно не приводится, - что каждый мастер, желающий спокойной работы, должен вносить ему деньги, не очень большие, но порядочные, три-четыре рубля в месяц.
– Господи, что вы говорите, Виталий? Может ли это быть?
– А отчего же? В нашем запущенном участке такие явления среди администрации случаются. Зарплата небольшая, чаевых нет, они и стараются улучшить свое положение. Зачем бы, например, он, с высшим образованием, сидел на такой должности?
– А у него, мерзавца, высшее образование? Какое же?
– Юрист. Мне, между прочим, нравится такое образование, если, конечно, употреблять его по прямому назначению. Я бы охотно поступил на юридический...
– Ну, ладно, об этом речь еще впереди. Сейчас хорошо бы его изобличить.
– Матюнина? Чересчур хитер. А где свидетели? К тому же, пока я состою в этой системе, такое прямое выступление может принести вред моей работе, сделать ее прямо-таки невозможной.
И вдруг неожиданно он сказал: