Дамский мастер
Шрифт:
6
Как было сказано, мы с Виталием встречались каждую неделю. А работал он медленно, вдумчиво, и мы проводили вместе довольно много времени. Можно, пожалуй, сказать, что мы подружились. Вот его я не чувствовала к себе ортогональным. Нам было о чем поговорить. Время от времени я помогала ему в работе над "планом личного развития" и убедила-таки его отложить изучение Белинского на более поздний срок. Иногда он приносил специальные парикмахерские журналы - на немецком языке, на английском, - и я переводила ему текст сплошняком, включая рекламы и брачные объявления, например:
"Молодой
Случалось, что я поправляла ему неправильные ударения; он внимательно слушал, и ни разу я не заметила, чтобы он повторил ошибку. Я научила его говорить "я ем" вместо "я кушаю", "половина первого" вместо "полпервого". Изредка он брал у меня деньги - не помногу, рублей пять, десять - и всегда возвращал точно, день в день.
Часто он расспрашивал меня о моих сыновьях. Видимо, эта мысль его занимала. Нет-нет да и спросит:
– Ваши сыновья учатся?
– Да. Коля уже кончает. Костя - на втором курсе.
– На кого они учатся?
– На инженеров. Коля - по автоматике. Костя - по вычислительным машинам.
– Они сами выбрали свою специальность или вы им посоветовали?
– Сами выбрали.
– А испытывали они затруднения при выборе специальности?
– Право, не знаю. Кажется, не испытывали.
– А они хорошо учатся, ваши сыновья?
– По-разному. Старший - ничего, младший - неважно.
– Если бы у меня были такие условия, как у вашего сына, я бы не позволил себе плохо учиться.
– Я думаю, да.
Иногда его интересовали более сложные вопросы:
– Как вы добились, чтобы ваши сыновья не сделались плесенью?
– Как добилась? Я специально этого не добивалась,
– Вы проводили с ними беседы?
– Нет, кажется, не проводила...
...Я ходила к Виталию, время шло, и постепенно происходили какие-то перемены.
Во-первых, Виталий сдал на мастера.
Когда я спросила его об экзамене, он ответил:
– Это нельзя даже назвать экзаменом, пустяки. Мои требования к самому себе далеко выходят за пределы этого экзамена.
Во-вторых, появились очереди. Не только перед праздниками, но и в обычные дни. И все - только к Виталию.
– Виталий, вы приобретаете популярность.
– Мне эта популярность, если сказать правду, ни к чему. Я заинтересован подобрать себе солидную клиентуру, у которой я мог бы что-либо почерпнуть. Меня, например, рекомендовали одной жене маршала. Другая врач, приехала из ГДР и привезла бигуди совсем нового типа. А эти, - он презрительно мотнул в сторону очереди, - им что баран, что не баран, все одинаково.
...Удивительно все-таки меняется психология в зависимости от обстоятельств. Это я говорю вот к чему. Когда я сама ждала у дверей зала и жирный мастер в зеленом галстуке принял кого-то без очереди, я орала и волновалась. Теперь я сама проходила к Виталию без очереди, а кто-то сзади орал и волновался и иногда требовал жалобную книгу. Тогда я смотрела на проходящих без очереди снизу вверх, теперь на стоящих в очереди - сверху вниз. Совсем
другой ракурс. Вечная история. Держатели привилегий жаждут их сохранить, остальные - уничтожить. Мне было стыдно своих привилегий, и душой я была с теми, кто орал и волновался, тело же мое садилось без очереди в кресло. Что делать? Времени у меня было до ужаса мало.– У этой дамы сегодня доклад в министерстве, - сказал как-то Виталий одной особенно напористой девушке. У нес были глаза смелые и светлые, как вода.
– Мало ли у кого где может быть доклад. Очередь есть очередь.
Совершенно верно... Душой я была на стороне этой девушки.
– Ну, хорошо, я уйду.
Но кругом, как всегда в таких случаях, зашумели протестующие голоса:
– Может быть, у нее и правда доклад...
– Пожилая, видно, интеллигентная...
– Одного человека не подождем, что ли?
Таким образом, на волне народного признания меня вынесло в кресло. Никакого доклада в министерстве у меня в тот день не было. До чего же мне было стыдно!
...А все-таки доклады в министерстве время от времени случались, а иной раз и того хуже - приемы. Тут уж без Виталия было не обойтись. Однажды в день такого приема - черт бы его взял - я пришла прямо в парикмахерскую, без звонка. Моисея Борисовича не было. Виталий был один. Он сидел в своем кресле, задумавшись и разложив перед собой свою производственную снасть разнокалиберные бигуди, зажимы, жидкости, пряди волос. Он не сразу меня заметил, а когда заметил, отнесся не по обычаю холодно.
– А, Марья Владимировна, это вы... А я тут только что развернул работу, пользуясь тем, что один. Пытаюсь понять особенность одной операции в связи с качеством волоса.
– Телефон был занят... Если вам некогда, я уйду.
– Нет, отчего же? Раз уж пришли, я вас обслужу. Только придется подождать.
Он стал прибирать свое рабочее место, а я села с угол с книгой. Ох это чтение урывками! Сколько раз я себя уговаривала бросить его. Все равно ничего не воспринимаешь. Просто дурная привычка - как семечки лущить...
А тут еще против меня шебаршил маленький радиоприемничек - от горшка два вершка - и мешал мне читать: передавали скрипичный концерт Чайковского. Вообще я люблю эту вещь, но сейчас шло мое самое нелюбимое место - когда скрипка без сопровождения давится двойными нотами, безнадежно пытаясь изобразить оркестр. А ну, ну, кончай скорей эту музыку, понукала я ее мысленно. Давай-ка, давай полный голос. И она послушалась, дала. Скрипкин голос запел, но рядом с ним неожиданно появился второй. Флейта, что ли? Откуда в концерте Чайковского флейта? Я подняла голову. Это свистал Виталий.
Он убирал со стола - и свистал. Мало того, он еще двигался под музыку. Он сновал между столом и шкафом - узкий, легкий, с мальчишеским выворотом острых локтей - и свистал. Свист осторожно, бережно, тонко поддерживал скрипку, то поддакивал ей: так, так, так, то разубеждал: нет, нет, нет, то отступал, то возникал снова. Я заложила пальцем страницу и слушала, удивляясь, с морозом по коже.
И вдруг щелк: Виталий выключил радио.
– Садитесь в кресло, Марья Владимировна, я готов.