Данайцы

– Зачем?

– Ты мне скажи…

– Зачем ей было ехать на караульной машине со всей сменой? Куда?

Не соображая, я стал подниматься обратно по трапу, но ударил по перилам и снова сошел к Ксанфу. В его глазах я прочитал то, что одновременно возмутило и воодушевило меня – он был готов идти искать Юлию. Тогда я молча сел за руль джипа и запустил двигатель. Ксанф, забравшись на место пассажира справа, оживился и, делая много ненужных движений – в числе которых я запомнил передёргивание затвора на автомате, – стал ругать последними словами начальство и белый свет. Мне потом рассказывали, что так обкуренные бойцы ведут себя накануне боя.

Мимо нас в темноте бесшумно проскакивали хищные клювы истребителей, там и сям под открытым небом, похожие на фантастические плоды, лежали в деревянной таре огромные авиабомбы. На подтопленной после дождя площадке стоял колоссальных размеров грузовой вертолет – если б не обвисшие лопасти, можно было подумать, что это пакгауз или депо. Дождь усиливался. В коротких перерывах между ругательствами Ксанф указывал путь в караульное помещение. Я молчал. Оттого что этот неопрятный человек был рядом со мной и, сидящие в одной машине, мы были почти что сообщники, я чувствовал неловкость и злость.

В караульном помещении, под которое был приспособлен врытый в землю и оцепленный колючей проволокой кузов железнодорожного вагона, не случилось никого, кроме гвардейца, спавшего с оружием в руках поперек входа. На увещевания и дружеские пинки Ксанфа сей страж отвечал устрашающим сопеньем и лягал стену. Я надеялся отсидеться в машине, но дождь и ветер вынудили меня следовать за Ксанфом. Порыв преследователя проходил во мне с каждой минутой, мокрая одежда стесняла меня. Поняв, что ничего не добьется от спящего товарища и чему-то обрадовавшись, Ксанф побежал звонить по телефону в дежурную комнату, а я топтался в тамбуре и ждал, что гвардеец вот-вот проснется и спросит меня, какого черта я тут делаю. Из дежурной комнаты Ксанф показался с видом человека, на которого обрушилось невероятное, страшное известие. Он шел, почти не глядя перед собой, штыком его автомат скреб стену, срывая боевые листки. Переступив через караульного, как через бревно, неспешной походкой лунатика он направился к джипу. В машине, закрывая дверцу, он задел ею автомат и поранил щеку штыком.

– Кровь, – сказал я ему.

Не сразу, но как будто голос мой достигал его с большого расстояния, он накрыл порез ладонью, указал свободной рукой, в какую сторону следует ехать, и коротко пояснил:

– В тир.

Уточнять, куда это и что это, я не стал. Ехать пришлось через весь аэродром. Кругом была пасмурная голая степь, бетонка сузилась до того, что несколько раз я слетал с нее в грязь, пока наконец с левой руки не пробежали раздавленные темнотой и дождем огоньки какого-то поселочка и мы не выскочили на обширную асфальтированную площадку. Одной стороной площадка обваливалась в траншею с бетонированным бруствером, другие были обозначены металлическими щитами с восклицательными знаками и марширующими фигурами. Посреди площадки, с вывернутыми до упора передними колесами стояла караульная машина – что грузовик пуст, сразу было ясно по гремящему на ветру брезентовому чехлу кузова и откинутому заднему борту. Несмотря на дождь, в воздухе держался сильный запах бензина. Ксанф выпрыгнул из машины.

– Приехали.

Я зачем-то стал выбираться с его стороны и чуть не упал. К мокрому, размеченному белой краской асфальту липли обрывки газет и жухлая листва.

По искрошившимся бетонным ступенькам мы спустились в ров, который уже через несколько шагов уходил под землю и расширялся выстеленным кафелем коридором. Скверные, забранные решеткой лампочки не столько освещали, сколько затеняли путь – грязь и легкие выбоины в полу казались глубокими ямами. Левая стена была глухой, в правой через каждые пять-шесть метров выныривали черные, дышащие зловонием дверные проемы. У меня открывался нервный озноб, я начинал задыхаться, то и дело спотыкался, спрашивал, куда мы идем, и, чтобы не отстать от Ксанфа, был вынужден перейти на трусцу. Затем, окончательно струсив, я пытался что-то втолковать своему проводнику, а он отмахивался локтем и огрызался. В конце концов, резко обернувшись, он припер меня автоматом к стене, пристально взглянул мне куда-то в середину подбородка и сказал тихим задушенным голосом: «Заткнись». Я растерянно кивнул. Ксанф опустил автомат, и мы продолжили путь. Коридору не было конца. Помимо того что стены раздавались вширь, чувствовалось, что пол идет по нисходящей и воздух ощутимо плотнеет и сушится. Впрочем, вскоре все это уже было неважно для меня: перед моим взором встал пустой грузовик с гремящим брезентом, и я понял, что, прежде чем оказаться под землей, успел заметить нечто ужасное, свисавшее через откинутый задний борт его.

В таком полусознательном состоянии я и перешагнул вслед за Ксанфом порог помещения, которым заключался коридор.

С трудом могу описать это помещение: нечто среднее между командным пунктом и лабиринтом. Навстречу нам бросился полковник-генерал, но взглянул он не столько на нас, сколько на дверь за нашими спинами – очевидно, ожидая прихода кого-то другого. В его воспаленных глазах смешались досада и гнев. В одной руке у него была рация, в другой пистолет. Ударив рацией по стене, он пошел обратно в задымленный зал, полный вооруженных и до крайности возбужденных солдат. Ксанф тотчас устремился в эту толпу, дружно и приветственно вздрогнувшую, прежде чем поглотить его. Я остался у порога. Разило потом и табаком. Полковник что-то кричал, ему отвечали невнятным многоголосым матом. Меня начинало подташнивать, я хотел идти обратно в коридор, но дверь не отпиралась. Тогда я зашел в смежную задымленному залу комнатку и стоял, прислонившись к холодной бетонной стене. На мою удачу, здесь оказался умывальник. Я ополоснул лицо ржавой водой. Раковина в нескольких местах была пробита пулями, под ней цвела обширная лужа. Над краном кто-то приклеил мишень с разорванным «яблочком».

Отдав в потолок и стены, в задымленном зале прогремел сдвоенный выстрел, послышался шум борьбы и надрывный возглас Ксанфа. Я выглянул из комнатки и увидел, как Ксанф автоматом оттирает от сослуживцев полковника, а тот, оглушенный, припав на колено, что-то нащупывает на полу. В заключение сумбурной борьбы Ксанф втащил полковника в комнатку и усадил в лужу под умывальником. Затем раскрасневшееся потное лицо часового возникло передо мной.

– Вот что, космонавт, – зашептал он, шумно и жарко дыша, – сейчас ты выйдешь и скажешь ребятам, что согласен вывести к ним ее… Понял? А потом я вас вытащу. Обоих… Понял?

Я растерянно молчал.

– Понял? – нетерпеливо повторил Ксанф.

– Хорошо. Понял.

Так, подталкиваемый в спину, я вышел в задымленный зал и обратился к галдевшей толпе солдат: «Хорошо, ребята…» По-моему, меня никто не услышал. Но, видимо, этого оказалось достаточно, и Ксанф, вытолкав меня обратно, усадил рядом с полковником.

У полковника было разбито лицо и порван китель.

– Размазня, – сказал он мне, вытирая кровь. – Мизинца ее не стоишь… и чтобы так она… о тебе…

– Вы о чем? – спросил я.

– Ты знаешь, о чем.

– Понятия не имею.

Вместо ответа он полез в карман и сунул мне в лицо мятый листок с подтаявшей гербовой печатью. Я только успел прочесть, что это постановление о моем аресте – полковник быстро забрал бумажку, но, вместо того чтобы спрятать снова в карман, стал промокать ею кровь.

– И это вы? – спросил я. – Вы приехали с этим?

– Да ты еще и дурак… каких мало.

Взявшись за край умывальника, он поднялся, пустил воду и стал умываться. Скомканное постановление о моем аресте билось в луже под струями розовой воды из простреленной раковины.

Я сказал:

– А знаете, отчего она так заботится обо мне? Да и о вас тоже?

Отфыркиваясь, полковник сделал вид, что не слышит меня.

– …Я – это ее фон, на котором она такая принцесса, ее походная декорация, – продолжал я. – Как и вы. Поэтому вы так ненавидите меня. Да, я тряпка и размазня. Как вам будет угодно. Но вы посмотрите на себя – что она с вами сделала. Смотрите. И что такое эта раковина, этот бункер? А я вам скажу: это все – она. Она и ваша энергия, которая на поверку то же мое безволие. Но безволие деятельное. И если вы думаете, что можете испугать меня арестом, то вы пугаете себя, а не меня. Как только арестуют меня, исчезнет декорация и исчезнет принцесса. И в том числе исчезнете вы, полковник, или как вас там…

Полковник уперся руками в дно раковины. Из крана с треском хлестала вода. Я сидел, сжав кулаки. Полковник вдруг опустился передо мной на корточки, и я увидел, как, спекшийся изломанной линией, дрожит его разбитый рот. Поочередно он ткнул пальцем в раковину и в сторону задымленного зала:

– А ты знаешь, что я и спасаю тебя от ареста, идиот?

– Ну, да, – усмехнулся я.

Полковник не успел ничего сказать – в комнатку влетел Ксанф, подхватил меня под руку и повел через задымленный зал. Я почему-то решил, что сейчас увижу Юлию, но подумал и то, что не могу явиться перед ней вот так, ничем не ответив полковнику.