Данайцы
Шрифт:
Я часто видел: чем больше люди знают друг друга, чем дольше живут вместе, тем меньше между ними каких-то больших, хороших вещей, но тем чаще вклиниваются ничтожные и непроходимые мелочи, в которых, точно в осколках зеркала на полу, они способны видеть только каждый самого себя.
Когда Юлия рассказала, как ее заставляли посмотреть в гроб, я подумал именно об этом: что я долгое время вижу не ее, а свое собственное раздробленное отражение. Сказать по правде, я испугался. Я понял, на каком огромном расстоянии друг от друга мы жили все это время.
Однако почему она решила, что я не должен ничего знать об истинной подоплеке Проекта? Не доверяла мне? В таком случае спасенье ее больше походило
Я спросил у нее, что у нас с кислородом.
Юлия вытерла слезы и посмотрела на индикатор двуокиси углерода. Лампочка индикатора не горела.
– Кончался.
– Кислород – кончался?
– Последняя шашка…
Я выпустил кислородную маску из руки. В невесомости рифленый шланг развернулся. Маска, напоминавшая изуродованный череп на голом позвоночнике, уперлась в стенку холодильника.
– Ты это так шутишь?
Она молча смотрела в иллюминатор. Я проследил направление ее взгляда, и понял, что она смотрит в иллюминатор. В бронированном стекле отражалась часть стены холодильника. Юлия хотела сказать что-то еще, но тут, задохнувшись, как от удара в солнечное сплетение, я стал отчаянно, помраченно – будто от этого сейчас зависела моя жизнь – пробираться к иллюминатору. Меня тотчас закрутило, понесло, и несколько секунд я барахтался в невесомости, точно рыба в сети…
Сначала я почему-то решил, что к нам прибило большую водосточную трубу. Мне даже показались за иллюминатором ржавчина и мох. Мысль о чужом корабле – хотя и первая, мгновенная – была уж слишком невероятной, и за трубу я схватился, как хватаются за ближайший предмет для защиты. Ведь Юлия могла уже десять раз предупредить меня о стыковке. Что же – опять ждала моей реакции? Господи, да что сейчас-то могло от зависеть от моей реакции?
Оттолкнувшись от иллюминатора, спотыкаясь об углы, я стал выбираться из кухни.
Юлия что-то сказала мне вслед.
– Что? – спросил я, не оборачиваясь.
– Там… ну… это, – сказала она.
Я, не слушая, отмахнулся.
Но тут она взяла меня за пояс и стала тянуть обратно.
– Брось, – сказал я.
Ухватившись за выступ в стене и слыша за спиной ее дыханье, я ждал, когда она отпустит меня. Я думал, она хочет извиниться, ждал еще недолго, и когда, потеряв терпение, повернулся, то увидел ее вовсе не рядом с собой, а на прежнем месте у холодильника. Она даже не смотрела в мою сторону.
– Черт.
Кислородная маска попала в щель между рамой и крышкой люка, и шланг, соединенный с баллоном на моем поясе, держал меня «на поводке», не давал двигаться дальше.
– Что? – спросила Юлия, не оборачиваясь.
Я отстегнул баллон.
– Ничего.
Где-то на середине пути, перед предбанником, я ощутил знобящий ледяной ручеек воздуха, но не придал этому значения, пока не очутился в самом предбаннике, где было холодно так, что изо рта у меня повалил пар. В стыковочном узле все побелело от инея, на осветительных секциях искрился лед. Стыковочная секция №2, судя по теплящемуся под слоем изморози зеленому индикатору, была разблокирована. Петли переходного люка смерзлись, для того чтобы сдвинуть крышку, мне пришлось не только подложить под вентиль носовой платок, но и упереться ногами в простенок. Послышался хруст и треск, будто крошилось стекло. Крышка съехала. Привод запирающего устройства был автоматическим, сервомотор, пускай не до конца, успел сработать прежде, чем замерз. Иначе я бы вообще не смог открыть люк.
В переходной камере, наверное, были все пятьдесят градусов. Мохнатые, причудливой формы снежинки кружились в воздухе. Пахло озоном.
Дышать я старался через нос, но все-таки каждый вдох отзывался
болью в горле, будто я глотал кипяток. Каким-то образом на моей голове очутилась шерстяная шапочка-полумаска, что надевают под шлем скафандра. Отталкиваясь от стен кулаками через скомканные половинки носового платка, я подплыл к следующему – не нашему уже – люку камеры.Когда я заглянул в него, мне показалось, что я заглянул в яму, пробитую в подсвеченном сугробе: ни одного темного или цветного пятнышка, ни одной четкой тени. Боясь обжечься, я не дотрагивался до стен. Намотанные на кулаки лоскутья платка замерзли, ухватиться через них за что-либо уже было невозможно. Так я достиг внутреннего люка переходной камеры. Это походило на то, как если бы, проплыв через вырезанную в толще льда прорубь, я вынырнул подо льдиной. Сходство с льдиной усиливало отсутствие света за камерой. В темноте танцевали белые хлопья и пыль. От холода у меня начинало мутиться и страшно ломить в голове. Перед моим внутренним взором стоял холодильник с трупами, и я мог думать только о том, как хорошо, должно быть, в нем устроились наши покойнички. «Побеспокоилась, – вспоминал я Юлию, – вовремя побеспокоилась…»
Затем некая сила увлекла меня обратно в прорубь камеры. Я увидел под собой фигуру в скафандре и услышал, как с громким стуком челюсть моя ударилась о кромку люка. Боли и страха я уже не чувствовал.
В себя я пришел оттого, что тело мое жгли мириады игл и с каждым мгновеньем все новые впивались в кожу – Юлия растирала меня спиртом. На ней, как и на мне, была шерстяная шапочка-полумаска.
Я хотел оттолкнуть ее, но, ощутив, что вместо руки к моему плечу прирастает нечто невероятно массивное, необъятное, закричал от ужаса. Я подумал, что лишился руки. Как и прежде, я был прикреплен липучими ремешками к полу в кухне. Мое тело, до сих пор будто удаленное от меня, раздутое подобно воздушному шару, начинало заново прорастать из мерзлого и рыхлого мяса под кожей. Я ощущал каждую клеточку, каждую каплю своей кипящей плоти. Изо рта шла не то слюна, не то вода, из глаз бежали слезы, из носа текло.
Раскатав в ошметья последний тампон, Юлия завернула меня в три покрывала, дала глотнуть спирту и опять скрылась в холодильнике. На потолке против меня, на что-то насаженный, болтался ее скафандр. Стекло шлема запотело, на крагах колыхались капельки воды.
– Прости, пожалуйста, – тихо позвал я ее.
– Что? – отозвалась она.
– Что там во второй – состыкованное?
– Там… все замерзло.
– Что замерзло? Можешь ты выйти?
Она показалась в дверях.
– Что это? – повторил я.
– Беспилотный грузовик. Несколько сосудов Дюара… разбились. Там все забито кислородом.
Пошарив рукой в холодильнике, она протянула мне мокрый кусок фанеры. Я взял его. Кусок был округлой формы, с одной стороны синей краской на нем была нанесена градусная сетка, с другой торчали мелкие сапожные гвозди. Это был макет не то экрана локатора, не то экрана системы ориентации из копии нашего «Гефеста» в Центре подготовки. Ну или, может быть, какой-нибудь другого корабля.
– И что? – сказал я. – Макет из симулятора… Ты думаешь, с нами состыковали симулятор?
– Нет.
– Зачем?
– Не знаю.
Я отшвырнул фанеру.
– Что там еще?
– Ничего.
– Давай начистоту.
– Я говорю о том, что видела.
– Хорошо – а что ты думала там увидеть?! Что, черт побери, если шла туда в скафандре? – Поперхнувшись, я зарылся лицом в покрывало и откашлялся. – Постой… Ты ждала… что же – эвакуации?.. Эвакуации?!
Поджав губы, Юлия отвернулась к иллюминатору.
– …Ты думала, что очаровала их настолько, что тебя – эвакуируют? – Меня разбирал нервный смех. – А может, они просто переборщили с кислородом и все перемёрзли – не смотрела?.. Боже, и из-за этого держать меня в дураках! Довериться подонкам и все это время держать меня в дураках!