Даниелла

— Нет, нет, мосью! Посмотрите, они также удивляются, как и мы! Они так же смотрят и переговариваются между собой, думая, верно, что мы подожгли замок. Да как же зажечь эти подвалы, спрашиваю я вас? Экие дураки! Но они в тревоге побольше нас, потому что не смеют оставаться на террасе.

В самом деле, ужас овладел нашими сторожами, так что офицеры едва могли успокоить их.

— Обстоятельство это стоит внимания, — сказал я Тарталье. — Как объясняешь ты себе это?

— Никак не объясняю, — сказал он крестясь. — Мне давно говорили, что бес возвращается сюда и что тогда на кухне горит огонь, как во времена лукулловских пиров, что давали здесь папы. Но я не верил и никогда не поверил бы этому. Я теперь, признаюсь вам, каюсь в своих прегрешениях и поручаю душу свою Господу.

Глава XXVIII

Мондрагоне…

Все еще не выставляю числа на моих записках, прежде чем не опишу целого ряда приключений, которые предстоит мне рассказать вам: пишу, когда и как случится. Но я все-таки продолжаю делить мои записки на главы; это служит мне точнейшим определением тех минут, которые я посвящаю вам. Вам известно, что я человек аккуратный; качества этого не теряю и теперь посреди моей тревожной жизни.

Я оставил вас, может быть, погруженным в догадки об этом фантастическом дыме, который вылетал из длинных труб большой террасы. Я не знал, как объяснить это явление, но нисколько не разделял ужаса Тартальи. Напротив, это необъяснимое обстоятельство внушало мне какую-то смутную надежду. Я даже расхохотался, услышав, как мой Скапен, посреди своих молитв, в которых поручал Богу свою бедную грешную душу, вдруг сделал такое замечание: «Ах, Боже мой, как запахло жарким!», а потом принялся причитать прежним жалким тоном: «Помилуй меня, Господи! Поставлю двенадцать свеч моему святому патрону, если ты спасешь меня от» этого дьявольского наваждения… А ведь очень хорошо пахнет, пахнет кухней… Я целые двое суток ничего не ел, и теперь готов проглотить самого черта!»

— Да, ты правду говоришь! — вскричал я, пораженный верностью его замечания. — Точно кухней пахнет.

— Да еще какой кухней-то, мосью. Здесь нам так и бьет в нос, в упор, а карабинеры эти там внизу ничего не чувствуют! Об заклад побьюсь, что им кажется, будто порохом пахнет! Они думают, что мы подложили под террасу пороху и сейчас взорвем ее!

— Право? Если так, то нельзя ли как-нибудь воспользоваться смущением солдат, чтобы улизнуть отсюда? Ну-ка, посмотри хорошенько, у тебя ведь рысьи глаза, так ли они отсюда далеко, чтобы нам можно было спуститься по веревке?

— Нет, нельзя, мосью; они и направо и налево, в самых аллеях, которые подходят к terrazzone; они увидят нас, как вот я теперь вас вижу; месяц отлично светит!

— Ну, что ж, пусть себе стреляют в нас; не попадут! Терраса велика.

— Да уж так-то велика, что я никак не подумаю переходить ее ни вдоль, ни поперек под их выстрелами! Да что ж и делать-то мы будем, когда достигнем балюстрады? Опять спускаться по веревке? Да когда тут привязывать ее? Да и к чему привязывать? Перила-то совсем не держатся! А разве вы думаете, что в кипарисовой аллее нет солдат?

— Какая аллея! Стоит только спуститься с эспланады, а там уж будет куда бежать и где скрыться: перед нами целая миля садов и парков, пропасть деревьев, развалин и всяких трущоб.

— Ай, ай, ай, мосью, как запахло рыбой!

— Да. Но что нам за дело до этой дьявольской кухни? Бежать надо.

— Нет, уж поздно, мосью! Вон уже карабинеры опять на тех же местах, и дым уж стал меньше. Монсиньор Люцифер сел теперь кушать, а мы сиди-посиди здесь в тюрьме.

Мы приглядывались несколько минут к нашим сторожам и видели, как офицеры храбро шагали по большой террасе, стараясь снова занять ее солдатами; потом видно было, как они примирились с мыслью, что достаточно поставить часовых только по концам террасы, чтобы стеречь это пустое пространство.

— Они боятся, — сказал я Тарталье. — Стоит только нам произвести внизу какой-нибудь шум, похожий на подземный взрыв, как они все разбегутся; я уверен, у них теперь только и на уме, что подкопы да взрывы.

— А у меня так другое на уме, поумнее, мосью, — возразил Тарталья, выходя из своего размышления. — Послушайте-ка…

— Ну-ка, что?

— Ведь мы здесь не одни спрятались… или вы еще не уверены в этом?

— Не менее твоего; но в чем же дело?

— А вот в чем, мосью: люди, которые так славно там стряпают под terrazzone, не боятся выдать себя дымом, и без всякой жалости возбуждают наш аппетит…

— Постой! — прервал я его. — Слышишь? Или скажешь, что мне и теперь почудились звуки фортепиано?

— Слышу, мосью, очень слышу, я не глухой. Славное фортепиано! Отличная музыка!.. Э, да это из «Нормы»! Эх, если б была теперь моя арфа, вы бы услышали премиленький дуэт, мосью!

Мы несколько минут прислушивались к этой фантастической музыке, хоть и не такой отличной, как отозвался о ней Тарталья, но которая при всех наших тревогах возбудила в нас чувство безумной веселости, как это часто бывает во сне, при самых неприятных грезах. Мы удивлялись также тому, что солдаты оставались совершенно равнодушны к этой новой странности. Очевидно было, что они не слыхали музыки и что полые колонны terrazzone, будто акустические трубы, доносили к нам эти таинственные звуки, которые тотчас же терялись в верхних слоях воздуха и были не слышны для наших сторожей, находившихся сотней футов ниже нас.

— Так вот как, — заметил Тарталья, — они живут там, внизу, другие-то! У них там прекрасные покои, кушают они славно, да еще отличная музыка за десертом! И они не воображают, что над головами у них стоят карабинеры!

— Что они воображают, мы не знаем, а знаем, что сию минуту карабинеры не воображают, что под ними живут люди.

— Это точно! То-то они так и испугались этого дыма. Стало быть, точно, как я докладывал, мосью, у нас есть там товарищи по заключению; только как они вошли сюда?

— Видно, есть какой-нибудь выход, неизвестный карабинерам.

— Отвечаю вам, что и полиции этот выход не известен.

— А также и Даниелле, и Оливии; они бы мне сказали, если б знали.

— Они, стало быть, не знают, что здесь есть еще другие заключенные, а то бы и об этом нам сказали.

— Ну, так что же?

— А то же!.. Да если б был выход из этого чертовского замка под большой террасой, то эти господа постарались бы убраться отсюда поскорее, а не сидели бы там, да не кушали бы, да не разучивали бы «Нормы» Беллини.

— Я то же думаю; им должно быть еще хуже, чем нам.

— Это очень занимает меня, — продолжал Тарталья, покачивая головой. — Вы слышали, как отворяли и затворяли двери. Между нами и этими господами есть какое-нибудь, сообщение, получше этой проклятой галереи, которая нас завалит, если мы все еще будем копаться в ней. Мы не там искали, мосью!

— Поищем еще.

— Я то же хотел сказать.

— Возьми-ка наши инструменты и зажги фонарь.

— Да что за черт! Покушайте прежде, мосью.