Данте

Лишь о любви все мысли говорят,И столь они во мне разнообразны,Что вот одни отвергли все соблазны,Другие пламенем ее горят.Окрылены надеждою, парят,В слезах исходят, горестны и праздны;Дрожащие, они в одном согласны —О милости испуганно твердят.

Находясь в таком расстройстве чувств и смятении мыслей, Данте избегал людей. Однажды пришел один из его друзей и пригласил его «в некое место, где много дам являет свою красу», что, по всей вероятности, означает какой-либо большой семейный праздник, скорее всего свадьбу. Данте вместе со своим неизвестным доброжелателем и другими флорентийскими молодыми людьми остался на свадьбе. Вдруг он ощутил чудесный трепет в левой стороне груди, тотчас же распространившийся по всему телу. «Я прислонился к фреске, которая шла вокруг по стенам зала, чтобы скрыть мое волнение, — читаем в „Новой Жизни“. — Боясь, чтобы другие не заметили мое волнение, я поднял глаза на дам и увидел среди них Беатриче. Тогда столь сокрушены были мои духи силою, которую Амор возымел, увидя меня столь близко от благороднейшей госпожи, что в живых остались лишь духи зрения, но и они находились вне своего органа, ибо в нем соизволил пребывать Амор, чтобы видеть чудотворную госпожу… Многие из дам, заметив, как я изменился, начали насмехаться надо мной вместе с благороднейшей госпожой. Тогда друг мой, желавший мне добра и обманутый в своих ожиданиях, взял меня за руку, увел от взоров этих дам и спросил, что случилось со мной. Когда я пришел в себя и возродились мои поверженные духи, а изгнанные вернулись в свои владения, я сказал моему другу: „Если бы дама знала мое состояние, я не думаю, чтобы она так насмехалась надо мной, но сострадание ко мне возникло бы в ее сердце“.

Вернувшись с празднества, Данте написал сонет, в котором слышатся отзвуки поэзии Гвидо Кавальканти — неумолимая жестокость дамы, обреченность влюбленного и покорность роковой судьбе.

Все в памяти смущенной умирает —Я вижу вас в сиянии зари,И в этот миг мне бог любви вещает:«Беги отсель иль в пламени сгори!»Цвет сердца на лице моем пылает.Ищу опоры, потрясен внутри;И опьяненье трепет порождает.Мне камни, кажется, кричат: «Умри!»И чья душа в бесчувствии застыла,Тот не поймет подавленный мой крик.Он согрешит, но пусть воспламенитсяВ нем состраданье, что в сердцах убилаНасмешка ваша, видя бледный ликИ этот взор, что к гибели стремится.

В коротких записях прозой Данте выразил свои горькие мысли. Их можно сравнить с размышлениями Гамлета, но еще более близки они некоторым страницам гётевского «Вертера». Это значит, что Данте был зачинателем в Европе психологического романа и что он первый выпустил на европейскую сцену колеблющегося, любящего, приходящего в отчаяние молодого человека. Чтобы защититься от терзаний своего внутреннего мира, он решил написать еще стихи — известно, что музы исцеляют страдания:

Я часто думал, скорбью утомленный,Что мрачен я не по моей вине.Себя жалел, пылая, как в огне;Твердил: «Так не страдал еще влюбленный!»О, сколько раз, нежданно осажденныйЖестоким богом, в сердца глубинеЯ чувствовал, что дух один во мнеЕще живет, любовью озаренный!Стремился вновь волнение унять,В моем бессилье и в изнеможенье,Чтоб исцелиться, к вам я шел, спеша.Осмеливаясь робкий взгляд поднять,Я чувствовал такое сотрясенье,Что мнилось мне — из жил бежит душа.

Все эти переживания, заставлявшие Данте скрываться от общества дам и кавалеров, не могли не обратить на себя внимания не только его близких друзей, но и знакомых. В прелестном прозаическом отступлении Данте рассказывает, как он однажды проходил тем садом, улицей, мимо того фонтана, которые нам ныне неведомы, и был остановлен веселыми и любезными речами некоей благородной дамы, находившейся в окружении других дам. «Я приблизился и, увидев, что моей благороднейшей госпожи не было среди них, почувствовал вновь уверенность в себе. Тогда я приветствовал их и спросил, что им угодно. В том обществе было много дам; некоторые смеялись. Другие смотрели на меня, ожидая, что я скажу. Иные разговаривали между собой. Одна из них, обратив на меня свой взор и назвав меня по имени, произнесла следующие слова: „Какова цель твоей любви, если не можешь выдержать присутствия твоей дамы? Скажи нам, так как цель такой любви должна быть необычной и небывалой“. И когда вопрошающая умолкла, не только она, но и все другие дамы ожидали моего ответа, и ожидание это отразилось на их лицах. Тогда я сказал: „О дамы, целью моей любви раньше было приветствие моей госпожи, которая, конечно, вам известна. В приветствии этом заключались все мои желания. Но так как ей угодно было отказать мне в нем, по милости моего владыки Амора, мое блаженство я сосредоточил в том, что не может быть от меня отнято“. Тогда дамы начали разговор между собой, и, подобно тому, как мы видим иногда ниспадающую с неба смешанную с прекрасным снегом воду, так, казалось мне, я слышал как исходили слова их, мешаясь с воздыханиями. И после того, как они некоторое время разговаривали между собой, та дама, что первая обратилась ко мне, произнесла: „Мы просим тебя, чтобы ты сказал нам, где пребывает твое блаженство“. Я ответил им лишь следующее: „В словах, восхваляющих мою госпожу“. Тогда обратилась ко мне та, что говорила со мной: „Если сказанное тобой правда, те стихи, которые ты посвящал ей, изъясняя твое душевное состояние, были бы сложены иначе и выражали бы иное“. Тогда, размышляя об этих словах, я удалился от них почти пристыженный и шел, говоря самому себе: „Если столь велико блаженство в словах, хвалящих мою госпожу, почему иною была моя речь?“ Тогда я решил избрать предметом моих речей лишь то, что могло послужить для восхваления благороднейшей дамы».

Так начался новый период творчества — новой жизни, период восхваления прекрасной дамы. Мучительный самоанализ сменился просветленными гимнами в честь единственной и несравненной. Данте приступил к сочинению большой канцоны о совершенной любви.

«Через некоторое время, — вспоминает Данте, — когда я проезжал по дороге, вдоль которой протекала быстрая и светлая река, меня охватило такое сильное желание слагать стихи, что я принялся думать, как мне следует поступать, и я решил, что говорить о совершенной даме надлежит, лишь обращаясь к дамам во втором лице, и не ко всем дамам, а лишь к тем из них, которые наделены благородством. И тогда мой язык заговорил, как бы движимый сам собой, и произнес: Лишь с дамами, что разумом любви владеют. Эти слова я удержал в моей памяти с большой радостью, решив воспользоваться ими для начала».

Тут нам придется сделать небольшое отступление, чтобы объяснить, каких дам в купеческой и ремесленной Флоренции Данте называет благородными. Быть может, тех, чьи отцы или мужья происходят от феодалов или от верхушек новой городской знати — новых магнатов, воспринявших обычаи и уклад жизни нобилей? В то время, когда Данте писал эту юношескую свою вещь, понятие «благородный» в его словаре не было связано с высоким происхождением. Ни кровь, ни старинное богатство не давали права, по его мнению, на благородство. Для Данте оно было понятием духовным, независимым от рода и происхождения. Благородство посылалось небесами в благоустроенное тело и было редким явлением в грешном мире.

Канцона, написанная тогда, как бы отталкивается от знаменитой канцоны Гвидо Гвиницелли о поэте, который спорит с богом, доказывая всевышнему, что он вправе сравнивать свою даму с небесными ангелами. Данте идет еще дальше — сами ангелы, торжествуя, указуют божественному разуму на совершеннейшую из смертных.

Пред разумом божественным воззвалНежданно ангел: «О творец вселенной,Вот чудо на земле явилось бренной;Сиянием пронзает небосводДуша прекрасной. Чтоб не ощущалНеполноты твой рай без совершенной,Внемли святым — да узрят взор блаженной».Лишь Милосердие наш защищает род.Сказал господь: «Настанет скорбный год.Ее душа с землею разлучится.Там некто утерять ее страшитсяСреди несовершенства и невзгод.В аду он скажет, в царстве злорожденных —Я видел упование блаженных».Ее узреть чертог небесный рад.Ее хвалой хочу я насладиться.И та, что благородной стать стремится,Пусть по дорогам следует за ней.Сердца презренные сжимает хлад.Все низменное перед ней смутится.И узревший ее преобразитсяИли погибнет для грядущих дней.Достойный видеть — видит все ясней,В смиренье он обиды забывает.Ее привет все мысли очищает,Животворит в сиянии огней.Так милость бога праведно судила —Спасется тот, с кем дама говорила.

«Как воссияла эта чистота И воплотилась в смертное творенье!» Сам бог любви воскликнул в изумленье: «Или творец в ней н о в о е явил»…

После этой канцоны поэзия Данте становится спокойнее и просветленнее. Он освобождается от мрачного пафоса, свойственного Гвидо Кавальканти. Один из флорентийских поэтов просил его рассказать о том, что такое Амор и каковы его проявления. Данте начинает свой сонет о природе любви перифразой Гвиницелли — «Любовь и благородные сердца — одно, сказал поэт в своей канцоне», ибо Гвидо Гвиницелли объяснил, что для того, чтобы вспыхнула в сердце высокая любовь, необходимо, чтобы сердце было уготовано для ее восприятия. Данте запомнил стихи Гвиницелли: «Всегда любовь находит убежище в благородном сердце, как птица в зелени леса. Природа не сотворила любовь прежде, чем благородное сердце, и благородное сердце прежде любви. И как свету солнца свойствен жар, так в свете благородного сердца возникает пламя Амора».

Во второй части своего сонета Данте развивает идеи бо-лонского поэта, утверждая, что красота порождает любовь. Красота есть форма, соединяющая универсальную потенцию Амора с индивидуальной потенцией человека. В этих поэтических идеях сладостного нового стиля чувствуется влияние «еретического» учения Аверроэса о вечном потенциальном универсальном Разуме и о возможностях человеческого ума и человеческих чувств. Данте пошел дальше Гвиницелли, уверяя, что благороднейшая дама вызывает любовь даже в сердцах, к любви не расположенных, то есть не обладающих благородством, ибо она имеет чудесную способность преображать даже грубые человеческие сердца. В следующем своем произведении, в «Пире», Данте писал: «Огненные языки, исходящие от ее красоты, уничтожают врожденные пороки, поэтому следует понять, что красота ее имеет власть обновлять природу тех, кто ею любуется, ибо она чудодейственна». Говоря так о Философии и любви к ней, автор «Пира» прибегает к языку Платона, а не Аристотеля. Идеи Платона питали европейские литературы XIII века, хотя не все тексты великого ученика Сократа во времена Данте были переведены на латынь.

Данте, который всегда исходит от реального, чтобы подняться затем в воображаемые «высокие реальности», обращается к событиям флорентийской жизни, связанным с Беатриче. Ее отец, богатый и уважаемый гражданин Фолько де Риковеро Портинари скончался в феврале 1289 года. Дом Портинари находился всего шагах в пятидесяти от дома Алигьери на виа дель Корсо в той же части города, Порта Сан Пьеро. Похороны были многолюдны, старый Фолько долгие годы занимал в коммуне важные общественные должности и трижды избирался приором. Портинари завещал своей дочери Беатриче, супруге Симона деи Барди, 50 золотых флоринов и просил, чтоб его погребли в церкви им основанной богадельни Санта Мария Нуова.

Данте ждал окончания заупокойной службы, не решаясь войти в церковь, где «Беатриче плакала, возбуждая сострадание». Не меньше, чем слезы скорбящей об умершем отце возлюбленной, занимают Данте его собственные переживания. Он прислушивается к тому, что говорят выходящие из церкви. «Дамы прошли мимо меня, и я пребывал погруженный в грустные размышления. Слезы порой струились по моему лицу, и я стремился их скрыть, закрывая глаза руками. Если бы я не ожидал, что услышу еще что-либо о ней, находясь в месте, мимо которого проходило большинство дам, ее покидавших, я скрылся бы, как только слезы нахлынули на мои глаза.