Дар кариатид

— На какого царя?

Девочка захлопала ресницами. Она слышала, что Россией раньше правил царь, но теперь о нем словно сговорились не вспоминать.

— На Николая II — раздался с печи голос деда.

Не то от Сережи, не то от Толика Нина слышала, что раньше в России совсем тяжко жилось, пока место царя не занял дедушка Ленин.

— Он был плохим или хорошим? — спросила Нина на всякий случай.

— Ох, — задумалась тетя Катя. — В деревне, Ниночка, что царь, что не царь…

— Ты мне царя не трожь! Ишь ты… — заворочался на печи Илья Кузьмич. Глухое ворчание деда оборвалось сухим кашлем.

Тетя Катя виновато замолчала.

— Много рассуждать, смотрю, вы нынче стали, — откашлявшись, продолжил Илья Кузьмич. — Что ж это за жизнь такая пошла, что церкви ломают! Разве ж было такое раньше?

Нина пристало посмотрела на молодого отца. Серьезный взгляд его стал еще строже с годами, а уверенность, сквозившая в полной молчаливого достоинства позе, теперь испарилась куда-то…

* * *

С тех пор Нина часто просила тетю показать фотографию. Подолгу рассматривала ее, вглядываясь в каждую деталь — большую вазу с цветами на полу, резные ножки стула…

Фотография завораживала, как будто приоткрывала дверь в прошлое. Но расспрашивать о том времени отца Нина почему-то не решалась…

Глава 13 Ефросинья

Осень уже обещала: «Я скоро приду! Позолочу и лес, и сад, и одинокие деревья!»

За оврагом в лесу в густой траве то тут, то там проглядывали влажные шляпки свинушек. Собирать их — одно удовольствие. Это не щавель, который рви да рви себе, пока не устанешь. Гриб, чтобы найти, потрудиться надо. Целыми днями ребята со всей деревни аукали по лесу с лукошками да спорили потом, кто больше грибов нашел, да у кого грибы больше.

А вечерами Катерина варила-жарила грибы. Дети с нетерпением вдыхали пропахший лесом и летом дым. Есть ли что на свете вкуснее свинушек? А уж если вечерком да на свежем воздухе…

Степан радовался, глядя на детей. И сын, и дочка заметно загорели, на щеках их появился румянец. Сеновал — это тебе не каменные стены!

Только одно беспокоило Степана. Июнь, а за ним и июль пролетели быстро.

В августе вода уж в реках стынет, а там и не заметишь, как птицы на юг соберутся.

Да и старший брат все задумчивее становится с приближением осени.

— Баба тебе нужна, Степан, — качал головой Никита. — Вот хоть Ефросинья… Тоже мужа схоронила год назад.

От глаз Никиты не укрылось, что с тем пор, как Степан приехал в деревню, клетчатая красно-белая юбка соседки как-то слишком уж часто замельтешила у его дома. Вот только младший брат ни разу и не взглянул в сторону румяной широкоплечей Ефросиньи.

— Да разве ж заменит мне кто Наталью! — горячился Степан.

— Тебе-то, может, и не заменит. Да дети у тебя еще маленькие. А у Фроськи сын и дочка — твоим ровесники. Вдвоем-то легче ребятишек растить. Да и баба она деловая, крепкая. А что не красавица, так с лица воду не пить.

Но это было даже хорошо, что коренастая соседка ни лицом, ни фигурой не походила на Наталью. Очень высокая и мускулистая, вечно в клетчатой красно-белой юбке и белом платке, Ефросинья была обделена той мягкой женственностью, которая вызывает у мужчин желание защитить. Стройная, нежная Наталья смотрелась бы рядом с Фросей как хрупкая фарфоровая статуэтка. Да только зачем сравнивать?…

— Завтра же и зайдем к ней в гости по-соседски! — принял молчание брата за согласие Никита.

К Ефросинье он заглянул тем же вечером, подготовить вдову, что зайдет к ней завтра не один.

За завтраком Степан не чувствовал во рту вкуса еды и даже не заметил, что подала на стол Катерина. Идти к соседке не хотелось.

— Пойдем что ли? — сочувственно и решительно одновременно показал взглядом на улицу Никита и медленно, но твердо направился к двери.

Степан шел рядом, нехотя, устало, будто не воскресным утром, а будничным вечером, после трудового тяжелого дня направлялись они к Ефросинье.

Дорога до соседнего двора казалась младшему брату длинной-длинной.

— Нет, Никита, я так не могу. Что мы скажем женщине этой? Зачем к ней идем? Ты же знаешь, я люблю свою Наталью, и буду любить, пока живу. Да и она… как, ты говоришь, зовут её? Фрося? Я ведь для нее совсем чужой человек…

— Фрося, — только и ответил брат.

— Нет, Никита, пустая это затея. Чувствует мое сердце, не выйдет из этого ничего хорошего. Давай вернемся, пока не поздно.

— О детях подумай, Степан, — ворчал, взывал к святому Никита.

Степан покрякивал и обреченно плёлся следом.

Он остановился у самых ворот и впрямь хотел было повернуть обратно, но старший брат ухватил его за рукав.

— Поздно, Степа.

В голосе Никиты прозвучала грусть и жалость. В окне шевельнулась занавеска, и это не укрылось от его спокойного, но быстрого взгляда.

— Я ж добра тебе хочу, — словно оправдывался он. — Вон и Ефросинья у окна нас уже дожидается. Да ты не робей, братик.

Сговориться с Ефросиньей оказалось проще простого. Только смутила немного Степана ее веселая суета. Улыбается и всё в глаза заглядывает, будто увидеть в них что хочет. Хоть простой мужской интерес. Но откуда он возьмется во взгляде, если на сердце одна пустота.

— Ты, Степан, мужик видный, — медово улыбнулась вдова. — Разве ж откажет тебе какая?

Но взгляд видного мужика мрачно упирался в пол. Вот ведь и вышло, как мать хотела — будет жить со своей, с деревенской.

* * *

На следующий день Степан ушел в город на заработки, а Фрося сама пришла за Ниной и Толиком. Чуть прищурившись, как будто приценивалась, быстрым, но метким взглядом окинула падчерицу и пасынка.

— Ну, идемте что ли… — позвала в свою хату.

Дети быстро собрали пожитки. По дороге тревожно поглядывали друг на друга. Кем, врагом или другом, станет для них эта коренастая женщина в клетчатой юбке?

Нина и Толик едва поспевали за ее размашистым, мужицким шагом. Благо, идти было недалеко.

— Входите, что ли, — скрипнула калиткой вдова, пропуская вперед Нину и Толика.

Дети нырнули в маленький дворик, где валялся в пыли, довольно похрюкивая, маленький поросеночек. Не считая кур, он являл собой все хозяйство Ефросиньи.

Маленькой была и хатка, совсем еще новая, тщательно побеленная внутри. Зато возле дома росли старые раскидистые яблони с наливными уже плодами.

С печки на Нину и Толика смотрели две пары глаз, маленьких, светло-карих, как у Ефросиньи.

— А-ну спускайтесь! Есть будем, — весело приказала мать и поставила на стол квас, положила рядом пушистые пучки лука.