Дар волка. Дилогия

— Они меня обходят стороной — те, что, бывало, робкими шагами…

[3]

— О, только не надо этих тайных переговоров на языке поэзии! — взмолился Стюарт. — Я их не переношу. Здесь столько поэзии, что у меня дух захватывает.

— Джентльмены, джентльмены… — вмешался Феликс. — Пусть все будет весело, бодро и в духе праздника.

Он пристально взглянул на Ройбена.

— Кстати о темнице. Я хотел показать тебе скульптуры для вертепа. Это Рождество будет прекрасным, если, конечно, позволит молодой владелец дома.

И он тут же ударился в пояснения. Шестнадцатое декабря — за две недели до Рождества — будет прекрасной датой для того, чтобы устроить рождественский фестиваль в Нидеке, а здесь, в доме, — прием для всех жителей округа. С наступлением темноты киоски и магазины в «деревне» — так Феликс обычно называл город — закроются, и все смогут прийти в Нидек-Пойнт на вечерний праздник. Конечно, должны прийти родственники Ройбена и Стюарта и их старые друзья, которых они захотят пригласить. В такое время стоит вспомнить всех. А отец Джим может привезти из Сан-Франциско своих «несчастных», для них можно даже заказать автобус.

Конечно, будет приглашен шериф и все служащие правопорядка, которые обследовали этот дом так недавно, в ту ночь, когда таинственный Человек-волк напал здесь на двоих русских докторов. И репортеров тоже пригласят.

Есть и большие тенты, чтобы прикрыть террасу, столы и стулья, керосиновые обогреватели-жаровни и сколько угодно мигающих ламповых гирлянд.

— Представьте себе эту дубраву, — разглагольствовал Феликс, указывая на лес за окном столовой, — всю расцвеченную огнями, на каждой ветке по несколько лампочек, дорожки густо усыпаны опилками, повсюду гуляют ряженые, естественно, на передней террасе хор мальчиков и оркестр, и красивый вертеп, и множество столов и стульев. О, это будет просто великолепно. — Он указал на схему, кое-как начерченную на оберточной бумаге. — Конечно, банкет будет должным образом сервирован в этом зале и продлится от наступления темноты до десяти вечера. Но мы поставим во всех узловых точках стойки с глинтвейном, медовухой, крепкими напитками, закусками на любой вкус, и весь дом будет открыт для окрестных жителей, каждый из которых сможет наконец-то осмотреть и гостиные, и спальни таинственного Нидек-Пойнта. И загадочного «старого замка», где зверствует Человек-волк, не останется. Нет, пусть мир смотрит. «Добро пожаловать, судьи, конгрессмены, учителя, банкиры… добрые жители Северной Калифорнии! Вот в этой гостиной пресловутый Человек-волк учинил кровопролитие, а через это окно в библиотеке выскочил в ночь». Ну, молодой хозяин, как по-твоему? Стоит все это делать?

— Он намеревается накормить все побережье, — торжественно произнес Маргон, — от южного Сан-Франциско до самого Орегона.

— Феликс, это ваш дом, — сказал Ройбен. — По-моему, план великолепный. — План действительно казался великолепным. И совершенно немыслимым. Ему хотелось расхохотаться.

Ему вдруг вспомнилось, как Марчент со счастливой улыбкой рассказывала о том, насколько «дядя Феликс» любил развлечения, и сейчас его так и подмывало разделить с Феликсом эту любовь.

— Я знаю, что моя племянница погибла совсем недавно, — сказал Феликс, вдруг сразу погрустнев. — Все время помню об этом. Но я не желаю, чтобы из-за этого все мы в наше первое Рождество сидели в тоске и унынии. И моя любимая Марчент ни за что не захотела бы такого.

— Феликс, калифорнийцы не предаются скорби, — сказал Ройбен. — По крайней мере, я никогда такого не видел. И не могу представить себе, чтобы Марчент была этим недовольна.

— Я думаю, она всем сердцем одобрила бы этот план, — сказал Маргон. — А идея о том, чтобы под видом отдыха скопом запустить сюда прессу, просто гениальна.

— О, это у меня далеко не главная цель, — ответил Феликс. — Я хочу устроить большой праздник, настоящее торжество. Дому необходимо проникнуться новой жизнью. Он снова должен сиять.

— Кстати, о вертепе… вы ведь говорите о композиции с Иисусом, Марией и Иосифом, верно? Но вы, по-моему, не верите в христианского Бога… — сказал Стюарт.

— Безусловно, нет, — ответил Феликс, — но ведь у местных жителей принято отмечать зимний солнцеворот именно так.

— Но разве это не ложь? — вскинулся Стюарт. — Ну, то есть разве мы не должны освобождаться от лжи и суеверий? Разве это не обязанность всех разумных существ? А ведь мы именно такие и есть.

— Нет, сказать, что все это ложь, будет неправильно, — сказал Феликс. Для внушительности он понизил голос, как будто осторожно намекал Стюарту на то, что не следует так резко судить сразу обо всем. — Традиции редко лгут, традиции — это отражение глубинных верований и обычаев народа. В них, в самой их природе, имеется собственная истина.

Стюарт, склонив голову, со скептической миной уставился на него голубыми глазами. Это выражение на мальчишеском веснушчатом лице всегда делало его похожим на мятежного херувима.

— Мне легенда о Рождестве кажется очень выразительной, — продолжал Феликс. — И всегда казалась. Я много думал об этом. Христианский Бог прежде всего изумительный символ вечного возрождения. А ведь в день зимнего солнцеворота мы именно это и празднуем. — В его голосе прорезалось нечто вроде благоговения. — Суть этого праздника — славное рождение Бога в самую темную ночь года.

— Хм-м-м… — с легкой насмешкой фыркнул Стюарт. — Если так, то, пожалуй, дело и не сводится к рождественским украшениям и грому хоралов из динамиков в торговых центрах.

— И никогда не сводилось, — вмешался Маргон. — Даже все нынешние ухищрения, которыми магазины заманивают покупателей, несут в себе отражение и древних языческих, и христианских начал, сплетенных воедино.

— В вас, ребята, до отвращения много оптимизма, — с величайшей серьезностью заметил Стюарт.

— Что тебе не нравится? — осведомился Маргон. — То, что мы не жуем наши сетования по поводу страшных тайн? А с какой стати? Мы живем в двух мирах. Так всегда было.

Стюарт явно растерялся, даже расстроился, но все же продолжал гнуть свое.

— Может быть, я не хочу больше жить в старом мире, — заявил он. — Может быть, я думаю о том, чтобы навсегда развязаться с ним.

— Мы имели в виду совсем не это, — отозвался Маргон. — Ты не даешь себе труда подумать.

— Я целиком и полностью за, — сказал Ройбен. — В прошлом меня всегда раздражали все эти хоралы, гимны, ясли и все прочее, потому что я никогда во все это не верил, но при таком подходе… что ж, я вполне могу с этим смириться. К тому же это понравится людям — я имею в виду все в целом. Мне еще не доводилось видеть рождественских праздников вроде тех, какие вы затеяли. Откровенно говоря, я вообще редко участвовал в рождественских развлечениях любого рода.

— Да, им это понравится, — согласился Маргон. — И всегда нравилось. Феликс умеет приводить их в восторг и делать так, чтобы им каждый год хотелось приходить сюда.

— Все пройдет наилучшим образом, — сказал Феликс. — Времени у меня достаточно, вполне достаточно, и денег на первый раз жалеть не будем. А к будущему году нужно будет подготовиться более тщательно. Кстати, на этот раз можно будет пригласить не один, а два или три оркестра. Один, небольшой, можно будет поместить в дубраве. И, конечно, прямо в этом зале, в углу, будет играть струнный квартет. Если удастся прикинуть, сколько будет детей…

— Ладно, понял: noblesse oblige, — сказал Стюарт, — но я больше думаю о том, как быть морфенкиндом, а не о смешивании эггногов для старых приятелей. И, действительно, как все это связано с жизнью морфенкиндов?

— Это я могу объяснить тебе прямо сейчас, — резко бросил Маргон, недовольно сверкнув глазами на Стюарта. — Праздник, как сказал Феликс, состоится за две недели до рождественского сочельника. Он будет очень кстати для того, чтобы ублажить ваших уважаемых родственников по части праздничных традиций. И даже больше того. У них останутся прекрасные воспоминания. А вот двадцать четвертого декабря здесь не должно быть никого, кроме нас, чтобы мы могли отпраздновать Йоле, ночь зимнего солнцестояния, как мы всегда это делаем.