Дар Змеи

Видно было, что им не по душе пришлось, что их узнали. Охотнее всего они остались бы неизвестными во мраке.

— Мне больно за Катрин! — продолжал Нико, и видно было, что так оно и есть. — Все, что мы можем сделать, чтобы помочь ей, мы сделаем.

— Ничего там не сделаешь, — сказал Вильман. — Она все спит да спит. И ее никак не разбудить.

— Дайте мне попробовать, — попросила матушка. — Дайте мне взглянуть, что я могу сделать.

Внезапно Петер-Трактирщик повернул своего чалого жеребца и помчался прочь, да таким бешеным галопом, будто все злобные лесные духи гнались за ним по пятам. Остальные было замешкались, но затем последовали за ним. Стук копыт становился все отдаленней и отдаленней, а свет факелов затерялся среди деревьев.

Я не смел поверить… Они ускакали прочь! И ничего нам не сделали!

Мелли заплакала, тихо и беззвучно, словно боясь: кто-нибудь ее услышит. Я соскочил с коня, чтобы поддержать их обеих — и ее, и Дину.

— Тс-с… — прошептал я. — Они ускакали! Все кончилось!

Но это было не так…

Внезапно мы вновь услыхали гром копыт, и трое всадников промчались по тропе вдоль трясины. Не останавливаясь и не произнося ни слова, они швырнули свои факелы на крышу хижины. На нашу соломенную крышу!

Оставив Дину и Мелли, я ринулся к колодцу.

— Помоги мне! — крикнул я Нико и дернул за веревку. Нетерпение не позволило мне взяться за ручку ворота. Крыша была старой и мшистой, может, мы успеем погасить огонь, прежде чем он разгорится всерьез. Один из факелов сам по себе свалился с крыши, и только два остались наверху.

Нико выхватил наше собственное ведро из поклажи на спине Вороной, а я вылил в него воду из колодезного ведра. Затем стал набирать воду снова. Краем глаза я видел, что Нико пытается плеснуть воду на крышу. Но, увы, вода не доставала огонь. Отставив ведро в сторону, он исчез из виду среди деревьев.

Что он делал там? Неужто он отказался тушить пожар?

— Нико!

Но вот он вернулся назад с каурой кобылой. Вскочив в седло, он ловко, что твой ярмарочный скоморох, встал во весь рост на ее спине.

— Роза, ведро! — крикнул он.

Роза протянула ему ведро с водой. Плеснув воду наверх, на соломенную крышу, он погасил один факел. Только бы нам погасить и другой…

Вдруг из леса выскочили еще три всадника, а может, те же самые, с новыми факелами. Каурая кобыла испуганно отпрянула в сторону, так что Нико соскользнул и уселся верхом. На этот раз только один факел остался на крыше, но зато он лежал у самого конька, и огонь тотчас же начал жадно пожирать сухую солому. А из темной лесной чащи мы услыхали уже новый стук копыт.

Мама коснулась моей руки.

— Пусть горит! — устало вымолвила она. — Нам все равно нельзя оставаться здесь!

Мы, пав духом, уныло стояли, глядя, как языки пламени лижут конек крыши. Лайка визжала, а Мелли по-прежнему плакала, беззвучно и робко.

— Вот! Видишь, чего нам стоил твой хахаль! — прошипел я в лицо Дине. — Может, хоть теперь выложишь нам, кто он?

— О, Давин, как же ты глуп! — тихонько сказала Дина. — Никакого хахаля у меня нет!

— Это не я глуп! Это не я улизнул в лес на закате после письма от какого-то пролазы-молокососа!

— Письмо? — спросила мать. — Какое еще письмо?

Дина не ответила.

— Дина! Какое письмо?

Дина дышала так тяжело, как тогда, когда ее ужалила змея.

— Он написал, что не желает меня пугать. Что это не он убил Страшилу. Что он всего лишь хотел познакомиться со мной.

Я глуп! Да, Дина была права. Глуп, как пробка, дурак, вот кто я! Сецуан! Письмо в яйце — от Сецуана!

Глаза матери вспыхнули от страха и отчаяния.

— О Дина! — сказала она. — И ты поверила ему!

— Нет! Нет! Не сразу! И вообще не… Но только… Все так радовались, что живут здесь. И я не хотела, чтоб нам пришлось уехать… еще раз. Из-за меня!

Мама ужасающе долго молчала.

«Не ругай ее, — мысленно молил я. — Не ругай Дину теперь». Потому что мне прежде никогда не доводилось слышать, чтобы моя сестра говорила таким слабым голоском. Он звучал так, будто Дину можно убить одним грубым словом.

— Сколько времени он пробыл здесь?

Голос матери звучал спокойно, но на такое спокойствие нельзя полагаться. Оно, будто маска, прикрывало либо страх, либо гнев, либо то и другое.

— Не знаю. — Голос Дины был едва слышен. — Однажды в школе он что-то написал на одной из глиняных досок. Я увидела это, когда мне пришлось раздавать доски детям. Пожалуй, нынче уж неделя прошла.

— Почти две! — хрипло выговорил я. — Это было в тот день, когда ты пришла домой и сказала, что у тебя болит живот.

Дина кивнула.

Из леса донесся резкий крик совы. Очень похожий на совиное уханье, но едва ли это кричала птица.

— Нам надо уезжать! — сказал Нико. — Здесь, на свету, мы прекрасная мишень, если хоть у одного из них есть лук!

Они словно услышали его. Внезапно в нескольких шагах от нас в землю вонзилась стрела. Она предостерегающе дрожала…

— Убирайтесь! Чтоб духу вашего здесь не было! — раздался голос из мрака. — Нам в Глинистом ведьмы не нужны.

Это кричал сын Минны-Трактирщицы, но стрелял-то не он, где ему с его-то косоглазием.

— В лес! — скомандовал Нико. — Если они захватят еще и лошадей, мы пропали!

Это подстегнуло матушку, и она заторопилась. Прижав Мелли к бедру, она, неуклюже сорвавшись с места, помчалась к опушке леса. Нико поднял на руки Дину и последовал за ней.

— Пошли! — сказал я Розе, по-прежнему прижимавшей к себе Лайку. — И найди ты управу на это дикое животное!

Они гнались за нами всю ночь напролет. Всякий раз, когда мы думали, что можем остановиться и перевести дух, мы слышали их проклятое уханье совы, а следом за ним летела стрела. Они играли с нами. Они знали леса куда лучше нас. И пока они держались вблизи, мы мало что могли предпринять для своей защиты. Они не хотели нас убивать, иначе давно бы сделали это. Но все же нам грозила смертельная опасность, потому что в темноте они могли ненароком подстрелить нас. Один лишь раз их стрела слегка задела маленькую понурую лошадку, так что вдоль ее лопатки пролегла кровавая полоса. А один раз только шестое чувство Нико и быстрый наклон головы спасли его от стрелы, что угодила бы ему в глаз.