Дар

Мэрибет написала сочинение о русской литературе и об особенностях комедий Шекспира. Кроме того, она составила великолепный документальный рассказ о корейской войне и выполнила все задания по сравнительной грамматике, а все ее работы по математике были выше всяких похвал.

Лучшей работы Лиз не видела уже в течение многих лет. Она посмотрела на эту девочку с выпирающим животом и чистосердечно похвалила ее:

— Ты прекрасно поработала, Мэрибет. Ты должна учиться на класс старше, не меньше.

Тебе позавидует любой старшеклассник.

— Вы действительно так думаете? Вы думаете, я смогу наверстать пропущенное и дома вернуться в свой класс?

— У меня есть идея получше, — сказала Лиз, убирая бумаги в папку. — Я хочу показать твои работы нашему завучу, и, может быть, она разрешит тебе сдать что-то типа экзаменов здесь. А когда ты вернешься домой, ты сразу поступишь в следующий класс.

— Вы действительно думаете, что это возможно? — недоверчиво спросила Мэрибет, не желая обольщаться напрасными надеждами.

Это означало перепрыгнуть через целый год и окончить школу уже в июне, чего ей очень хотелось. Она прекрасно понимала, что даже несколько месяцев пребывания дома будут для нее очень тяжелыми.

Мэрибет доказала себе, что она в состоянии сама себя содержать; ей хотелось побывать дома, увидеть маму и Ноэль, но она понимала, что не сможет там долго находиться.

Она слишком быстро повзрослела, чтобы жить дома еще в течение двух лет.

Родители — особенно отец — не дадут ей забыть, что с ней произошло, и будут постоянно напоминать о ее грехопадении. Шести месяцев до выпуска в июне будет вполне достаточно.

А потом она уедет, найдет работу и в один прекрасный день, если повезет, поступит в колледж. Мэрибет была рада все силы положить ради своего образования, понимая, однако, что ее семья этого никогда не одобрит.

Потом Лиз дала ей несколько дополнительных заданий и пообещала справиться в школе, могут ли они принять у нее экзамены, и как можно скорее сообщить об этом Мэрибет.

Они еще немного поболтали — в основном о Томми и его планах на будущее. Лиз явно беспокоилась о том, что он может на ней жениться, особенно если Мэрибет все-таки не откажется от ребенка; однако говорить об этом она не стала.

Томми по результатам учебы мог выбирать между несколькими колледжами; перед ним открывалась масса возможностей, и Лиз хотела, чтобы Мэрибет это знала. Девочка прекрасно поняла, что тревожит маму ее друга. Глядя ей прямо в глаза, Мэрибет тихо проговорила:

— Я не собираюсь выходить за него замуж, миссис Уиттейкер. По крайней мере сейчас.

Я не буду ломать ему жизнь. Томми очень хорошо ко мне относится. Он единственный человек, который стал мне настоящим другом после того, как со мной случилось несчастье.

Но мы оба слишком молоды, и брак только все разрушит…

Я не уверена, что он понимает это, — печально добавила она, — но я-то понимаю. Мы еще не готовы к тому, чтобы растить ребенка.

И самое главное, что я не готова. Детям нужно отдавать все, что есть, быть с ними все время… быть для них тем, чем я еще быть не могу…

В общем, мне еще надо дорасти до этого, — закончила она со слезами на глазах, и сердце Лиз забилось сильнее. Эта девочка сама была еще почти ребенком, носившим во чреве другого ребенка.

— Ты кажешься мне очень взрослой, Мэрибет. Конечно, недостаточно взрослой для того, чтобы быть матерью… но у тебя есть чем поделиться с другими людьми. Ты поступаешь правильно — и по отношению к себе, и по отношению к ребенку. Я просто не хочу, чтобы Томми пострадал или сделал какую-нибудь глупость.

— Он не сделает, — ответила Мэрибет, вытирая слезы. — Я ему не позволю. Конечно, иногда мне и самой хочется оставить ребенка себе. Но дальше-то что? Что я буду делать через месяц, через год… или если я не смогу найти работу и мне никто не поможет? И Томми не удастся окончить школу, если у него на шее будет висеть жена с ребенком. Мы не можем себе этого позволить.

Я знаю, что я не должна так говорить о собственном сыне или дочери, но я хочу, чтобы и у него — или у нее — была достойная жизнь.

Ребенок имеет право получить больше, чем могу дать ему я, — родителей, которые души в нем не будут чаять и не будут бояться ответственности так, как боюсь я. Я очень хочу растить его, но я знаю, что я просто не могу… и это меня пугает.

Эти мысли разрывали ей сердце — особенно сейчас, когда ее дитя уже жило внутри ее своей жизнью, постоянно напоминая о себе нетерпеливыми движениями. Не замечать или отрицать его существование было невозможно.

Но Мэрибет считала, что лучшим проявлением ее любви к ребенку будет дать ему жизнь и устроить к хорошим людям, которые посвятят себя малышу. А ей надо уехать куда-нибудь и взяться за воплощение в жизнь своей мечты.

— Доктор Маклин тебе что-нибудь говорил? — спросила Лиз. — По поводу возможных приемных родителей?

Лиз вдруг обуяло любопытство. Она знала несколько бездетных пар, которые были бы счастливы завести ребенка.

— Пока он еще ничего конкретного мне не сказал, — озабоченно откликнулась Мэрибет. — Я надеюсь, что он верит в серьезность моего намерения отказаться от ребенка. Правда, может быть, он думает, что Томми и я…

Она замялась, не в силах подыскать нужные слова, заставив Лиз расхохотаться.

— Будь уверена, он именно так и думает.

Он, признаться, поставил меня в тупик своими словами о том, какой замечательный у меня сын. По-моему, он решил, что это его ребенок. Я тоже подумала об этом, когда узнала о твоем существовании, и, честно говоря, до смерти испугалась… но на самом деле бывают вещи пострашнее. Томми действительно очень достойно повел себя в этой ситуации, особенно если учесть, что это не его ребенок.

— У вас потрясающий сын, — призналась Мэрибет, чувствуя, что эта женщина стала ей ближе родной матери. Она была такая добрая, внимательная, умная, и Мэрибет показалось, что Лиз начинает постепенно отходить после кошмарного года, прожитого без малышки Энни. Мэрибет сама пережила времена страшной печали и знала, что это такое.

— Что ты собираешься делать в ближайшие два месяца? — спросила Лиз, наливая Мэрибет стакан молока и придвигая к ней тарелку с печеньем.

— Работать, что же еще. И заниматься.