Дарханы. Академия Четырех богов

В каждом лице теперь был он.

Демон…

Покровитель?

Именно это имя вспыхнуло у меня в голове.

Покровитель. Тот новый бог, пришедший из Аркетара — и под знаменем которого готовится новый кровавый переворот, в который меня втягивают против воли…

— Нет, — сказала я, неловко поднимаясь — упала одна из кружек, разливая настойку. Голос прозвучал неожиданно чётко, даже для меня самой: — Я не с вами! Не отдам свою душу ни вам, ни ему!

У Равенса дрогнул уголок губ, как будто он ждал этого ответа… или надеялся. Бородатый в центре не пошевелился. Меня убьют теперь?!

Я отпрянула дальше к той стене, в которой был проход, ударила пяткой, глупо и наивно надеясь, что меня выпустят. Я сама пришла сюда, доверчиво, как за пастырем — и сама виновата, что попала, идиотка, в липкую ловушку опасного паука. Это о нём говорил Бьёрн!

— Оставьте её, пусть бежит, — донесся до меня сквозь грохот крови в висках голос бородатого. — Она всё равно будет с нами.

— Она предаст нас! — рявкнул Равенс.

— Оставь, — гремело эхом в ушах. — Она увидит всё на суде, и ей не отвертеться. Мы достанём её там. Есть время подумать…

И в этот момент, откликнувшись на мои чувства, вспыхнул ярче огонь в лампадах и свечах и пламя сорвалось с кончиков пальцев. Оно полыхало откуда-то изнутри, рвануло по моим рукам, не обжигая — живое, как дыхание.

Кто-то вскрикнул, кто-то начал шептать на даори, кто-то бросился в сторону…

Пламя метнулось по стенам, закружилось над столом, над головами, в каждой чаше, кувшине, где раньше плескалась настойка, полыхало жидкое сияние. Густой чёрный дым пропитал воздух, и заговорщики вскочили с мест, стало душно и жарко. Здесь я была не в ловушке — я была силой, огненной и бесконтрольной.

Позади меня раздался щёлчок.

Движение камня. Щель. Свет, что плеснулся в подземелье. Свежий воздух. Свобода. Как пламя из очага, я выскользнула из этой комнаты и бросилась прочь, зная, что меня не будут преследовать.

Тьма за мной сгустилась, и я бежала, путаясь в подземелье и темноте, задыхаясь и не оборачиваясь, пока не выбралась каким-то чудом обратно в свою темницу и не схватилась за решётку, отделяющую от свободного мира.

Проход, ведущий во тьму, сомкнулся так, словно его и не было.

Глава 38. В которой я предстаю на суде…

Мой сорванный голос услышали спустя время и наконец пришли. Дарханы-стражи скрутили мои руки, будто бы боялись, что сложенные в магический жест пальцы смогут вызвать вокруг обжигающее пламя и причинить вред императору, и вывели на свет.

Пальцы загудели тупой болью от натянутой верёвки, и всё тело отзывалось невыспанностью, жаждой, напряжением в затёкших от долгой неподвижности в мышцах.

Всё, что происходило в подземельях — заговорщики, тени на стенах, запах хлеба, которого я так и не попробовала, чужие взгляды, настойка с горечью трав — всё это теперь казалось бредовым сном, где теряется грань между правдой и иллюзией. Может, я так глубоко ушла в медитацию, что всё это была жестокая игра подсознания?

Только вот жжение от верёвки на запястьях было настоящим. И тупая, вязкая боль в плечах, и горечь во рту. Всё настоящее. Я щурилась на свету и спотыкалась, похоже, на каждом шагу, а спутанные пряди волос, выбившиеся из косы, лезли в глаза, и я даже не могла их сдуть или убрать.

И кто теперь будет меня судить?

И где Бьёрн?..

Как в бреду, я дошла до площади, на которой когда-то происходил отбор в команды, а теперь она казалась священным кругом для жертвоприношения. Ноги ступали невесомо по пыльной земле, как будто я была не собой, лишь тенью в древнем ритуале.

Толпа уже собиралась, я сощурилась и огляделась исподлобья. Да ну, надо же! Значит, смерть Энарийского короля — для вас ничего не значит. Император тогда так холодно сказал: «Он погиб».

А вот смерть Кьестена де Торна — вот это событие! Монастырь гудит, как улей, и каждая тень сегодня вдруг чувствует себя судьей. “Дарханы проголосуют”, — сказал в ночи бородатый. Неужели все, даже ученики?

Тавиан сказал бы, что я как всегда: знаю, как привлечь внимание к своей персоне и получить главную роль вечера благодаря своим шуткам и огненному нраву. О да. Только сцена — не сцена, а помост, почти эшафот. И публика — молчит.

Такую роль, как сегодня, я не выбирала, и теперь каждый, кто сидел на высоких холмах, что окружали площадку с ровной, вытоптанной землей, смотрел вниз — на меня, чьё имя уже занесли в список виновных.

Кружилась голова, то ли от голода, то ли от свежего воздуха после удушающей пещеры, то ли от страха, то ли от осознания, что всё это — не сон. И я всё ещё не знала, что будет дальше. Кто вынесет приговор? Император? Настоятель монастыря?

Интересно, какой он — этот настоятель: мудрый и жестокий старец, каким был Кьестен? Всё ещё не верилось, что старика больше нет. Что он не сощурится гневно, не процедит что-то о том, как я снова бездарно трачу время и не вкладываюсь в занятия. Что не усмехнется краем губ, когда я посмею задать вопрос или буду противоречить.

В памяти вспыхнули его мёртвые глаза и безжизненное тело. А потом и мой собственный шёпот после унизительного занятия: “Что б ты сдох… ненавижу!”

Меня передёрнуло от мысли, что это я своими мыслями и пожеланиями навлекла на учителя гибель, и я резко встряхнулась, прогоняя морок. Я не виновна в его смерти, что бы я ни чувствовала тогда! Я не бог, чтобы решать, кому жить, а кому умирать.

Наставники монастыря поднимались на холм и вставали напротив меня, храня почтительное молчание. Я горько хмыкнула. Спасибо и на этом! Хоть когда-то ваш хваленый самоконтроль и умение управлять своим телом и эмоциями идут на пользу — вам хотя бы хватает духу молчать и не высказывать своего отношения ко мне и всему этому ложному делу.

Я не могла разглядеть их лиц — солнце слепило, заливая меня светом, как будто я стояла под линзой, как под увеличительным стеклом. Они в тени — я на свету. И именно свет будто делал меня уязвимой, подчёркивал каждую частицу пыли на одежде, каждую ссадину на лбу, трещинку в голосе, которым мне предстояло говорить и оправдываться за то, что я не совершала. И ведь с первого дня в Сеттеръянге на меня смотрели, на меня показывали пальцем.

Кажется, где-то там замер и Бьёрн, но я боялась искать его глазами и смотреть на него, чтобы не подать виду, чтобы не выдать свои чувства, которые всё ещё так плохо держу при себе.

Мужчина, который готов отвернуться от того, кого любит, лишь потому что ему приказали.

Тот дархан, что привёл меня из темницы, воткнул меч в землю — как будто знак начала. Гул толпы был тихим, тянущимся, шорохом волн. И когда заговорил Матисьяху, один из наставников среднего потока, его голос прозвучал сухо: “Сегодня мы доверимся воле Четырёх богов…”. Я не сразу поняла, что он говорит обо мне, моё имя плавно легло в воздух где-то между словами: "проверим", "строго", "справедливо".