Дары инопланетных Богов

— Она страдала от того, что была, ну этой, «падшей»? И ты тоже страдала?

— Ею гнушались все. Но завидовали. Она была прекрасна, богата. Привозила подарки. Они, соседи, их хватали, унижались перед ним, клянча деньги, и всё равно возносились надо мной. А я гордилась мамой. Но не им.

Антон стоял, окаменев.

— Ты хорошо помнишь её? Маму?

— Да.

— Она была какая? Как ты?

— Нет. Она была актриса. — Она взглянула всё так же прозрачно, глубоко, непонятно. С усмешкой? С печалью? И если печаль была объяснима, то усмешка была к чему?

— Я дочь падшей, — сказала вдруг она, — меня тут никто не возьмёт в жены.

— А тебе это надо? — спросил он. — Тут?

— Нет, — она усмехнулась, — они же дикари.

Антон понимающе кивнул. Было очевидно, что себя она ставила выше окружающих. Кто-то уже внушил ей чувство превосходства. Вряд ли она дошла до такого понимания сама.

— Как же тебя зовут?

— Икри, — имя было смешное. Икри как икра. Икринка.

— Я буду звать тебя Икринка. Можно?

Она кивнула, — У меня есть ещё одно имя. Но оно мне не нужно. Так зовёт меня отец. По-другому. А ты зови Икринкой, — и неожиданно обрадовалась чему-то. В ней попеременно менялись местами странный мудрец, скрытый в ней, и наивная вчерашняя школьница. Он шёл рядом и думал, что эта загадочная раздвоенность может быть следствием прошлого детского шока, вызванного гибелью матери. Она никогда ничего не узнает. Зачем? Неоткуда ей узнать. Невозможно. Поток взлохмаченных, взбудораженных мыслей, или это были образы, теснил мозг, душа и тело пели и стонали одновременно. Он устроит её к себе, возьмёт в лабораторию, где всё ещё продолжал свою работу, в закрытый городок ЦЭССЭИ. У неё будут прекрасные условия для учёбы, общежитие в студенческом городке. Но параллельно шло другое видение — она в прозрачном утреннем халатике, они вместе пьют кофе, земной, — в горах, в долине, была у них кофейная плантация наряду с другими культурами. В её удлинённых тонких пальцах он видел мысленно полупрозрачную чашечку… В этом убогом мире у неё будет всё. Он вытащит её из этой дыры.

Дул пыльный ветер, розовеющие вершины цветущих деревьев были белёсо припудрены. На улице вокруг жалких хибар царила пустота. Ни души, ни травинки. Икринка подошла к зелёной ажурной калитке. Домик был скрыт в неожиданно буйной растительности. Сама территория была окружена оградой из белого камня вроде известняка с ярко зримыми окаменелостями в его структуре. Рядом росли высокие кустарники. Их листва имела насыщенный цвет, переходящий от лилового до свекольного и тёмно-зелёного вперемежку. Свисали белые цветы, похожие на выточенные из кости абстракции. И всё за оградой и калиткой утопало в растительных джунглях. Многие деревья и кусты имели зелёный цвет, как в настоящих джунглях. Узкая дорожка в мелких камушках и ракушках, ломающихся в пыль под обувью, вела вглубь. Цвели гигантские цветы, похожие на ландыши, но синие и голубые. Розовели тени на белой стене дома.

— Мы со старшей мамой находим цветы в лесах и приносим сюда. Она умеет менять их форму и цвет.

«Старшая мама» — означало бабушку. За домами окраинной улочки был виден близкий лес. Он потрогал колокольчик цветка.

— Здесь в лесах такие растут?

— Почти такие. Не совсем, но старшая мама умеет их менять.

— Как же она делает это?

Икринка пожала плечами, — Она с ними общается. Она говорит, что растительный мир тоже наделён разумом…

Услышав их голоса, вышла из зарослей и «старшая мама». На маленькой террасе в горшочках всюду стояли также цветы, вились по стенам цветущие лианы.

— Здорово! — выдохнул Антон, — красиво. Будто я у мамы в оранжерее.

— У мамы? — переспросила «старшая мама», — она выращивает цветы?

Бабушка? Да какая же это бабушка? Ничуть не старая женщина с милым, тончайшим не по заявленному возрасту, лицом, украшенным в полном смысле этого слова прозрачными и мерцающими, как драгоценные камни, глазами. Их цвет определить было трудно, золотисто-голубоватые искорки мерцали в её вовсе не возрастной, а абсолютно молодой и насыщенной радужке приветливых необыкновенных глаз. Такая вот родственная приветливость, как будто его появление здесь долго ожидаемое и несомненное счастье, выглядела странненько, ведь она видела его впервые, и он мог оказаться кем угодно. Жизнь в Паралее очень быстро отучила Антона от прежних земных замашек на вселенское братство и полнейшее раскрытие лучших качеств души всем навстречу. Но эта бабушка, похоже, жила в своём маленьком и особом заповеднике вечного не пуганного счастья. Рассматривая бабушку, Антон даже забыл на время о самой загадочной внучке. А всё же идеальной эта женщина не была. На её лице и шее можно было заметить следы неявных шрамов, да и в целом она производила очень странное впечатление, например, нервической подвижностью. Возникла мысль о наличии у неё душевной аномалии. Хотя и странно было оценивать местных насельников с точки зрения земных стандартов. Каждый второй тут казался ненормальным, каждый пятый тихим дурачком, а каждый десятый оказывался к тому же и непредсказуемо-опасным.

Волосы «старшая мама» скрыла цветной тканью, вроде изящного тюрбана. Если бы Икринка сказала, что это её мать, он бы не удивился. Она и была по виду чуть-чуть за тридцать, если знать, как рано тут женщины становились матерями. Но сколько ей было? Лёгкую фигуру, тоже по-девичьи изящную, худощавую, скрывала бежевая туника с вышитым подолом и рукавами, что напоминало какой-то земной фольклорный костюм из древней жизни. Антон самоуверенно представился. Но «старшая мама», хотя и ласковая по виду, не давала ему возможности пройти в их дом.

— На воздухе хорошо. Буду угощать вас в саду. — В тени стоял столик и три пня, росшие из земли, остатки былых деревьев, но умело отполированные под сидения.

— Инэлия, ты что? — возмутилась Икринка, — он что, на пень сядет? — и прыснула от смеха.

— Да я бы сел. Но боюсь, он меня не выдержит и окончательно развалится подо мною.

— Да, — сказала бабушка Инэлия, — вы какой-то гигант. А вы кто, вообще-то? — Она совсем его не стеснялась, вела себя просто, но гордо, очевидно, ставя себя выше, давая понять, что он ей не равен, что он и молод и вообще непонятная залётная птица. Лучезарная радость первого мгновения заметно улетучилась, как будто бабушка влезла в его критические мысли о ней самой, и они её обидели. Он не стоил её душевных затрат, она обозналась, приняв его за долгожданного родственника.

— Где ваша машина? — спросила она строго и обиженно.

— Мы на поезде приехали, — ответила Икринка.

— Такой аристократ по виду и на поезде? Вы там не задохнулись?

— Икринка же не задохнулась?

— Мы люди привычные. Мы не аристократы, хотя и могли бы. Но зачем нам это? А вы зачем в общем поезде? Машины нет? Не заработал или не заслужил?

— Машина есть. Служебная.

— Заработать не мог по возрасту, раз не аристократ, а заслужил-то за что?

— Так положено по месту службы. Особо-то ничем не заслужил.

— А что так? — не отставала та, которую даже в раздражении старухой не обзовёшь. А она начинала задевать, не вопросами, а пренебрежительным тоном, будто подталкивала его к выходу отсюда, как не туда забредшего постороннего мальчика, — Плохо себя ведёшь? Нарушаешь установленные порядки?

Антон плохо её понимал. О чём она? — В каком смысле плохо себя веду? Я оставил машину в столице. Так уж вышло…

— Тебе очень важно выглядеть передо мною важным человеком? Не стоит и труда. Если ты совсем юный парень, то и будь собою. И никогда не оценивай других с позиций собственной безупречности. Никто не идеален.

Антон беспомощно озирался, ища Икринку, где-то пропавшую в густых зарослях сада. Потом он увидел её, она шла по тропинке с горстью ягод в ладошке и совсем по-детски захватывала их губами. Алый сок стекал по подбородку. Она задрала подол платья и вытерла губы. Через тонкое полотно нижней короткой юбочки просматривались её бесподобные ноги до самого их истока. Уже и попривыкнув к её непривычной внешности, он не ожидал такой вот потрясающей стройности и там, куда взгляду постороннего вход был воспрещён по установленным местным традициям.

— Пойдём туда, — обратилась она к Антону, — а то дедушка успел оборвать все ягоды внизу для своих наливок, и теперь остались только те, что на верху. Мне не дотянуться.

Антон хотел двинуться в заросли, непроизвольно хватая прекрасную девушку, имени которой не знал ещё утром, как свою уже собственность, за талию. Дрожь сердца передавалась рукам…

— Хор-Арх никогда не обманывает, но его там и не было. Это всё Хагор придумал, Хор-Арх не хотел, — сказала та, кто была Инелия, отвернувшись и уткнув нос в чашечку колокольчика, будто речь была обращена вовсе и не к Антону. Антон встал как пень, словно у него ноги пустили корни и вросли в почву. И «старшая мама», и цветущий сад — джунгли, и бело-розоватый, весь какой-то пряничный домик с ясными изумрудными окошками, всё поколебалось в своих основаниях, как зыбкий мираж, от её слов.