Давай встретимся в Глазго. Астроном верен звездам

Всю дорогу мы простояли у окна, притиснувшись друг к другу. Почти не разговаривали. Но в нашем молчании не было отчужденности, и я боялся спугнуть его каким-нибудь неловким словом, потому что Маргарет могла тогда отодвинуться и я бы перестал ощущать тепло ее плеча и вдыхать удивительный аромат тяжелых, отливающих бронзой волос, которые нет-нет да и щекотали мою щеку.

Вырвавшись из каменных ограждений и плотной сизой мглы города, поезд набирал скорость. Воздух стал прозрачным, и август проносился милю нас, голубой, зеленый, с осенними желтыми пятнами, густо-красный над частоколом темнеющего на горизонте леса.

На станции нас ждал начальник лагеря Миша, длинноногий парень в коротких штанах, с буйной шевелюрой, и звено пионеров, загорелых, в выглаженных белых рубашках, торжественных и безумно любопытных. Нечто вроде почетного караула.

Я сказал, что Маргарет Мак-Грегор принадлежит к числу организаторов пионерского движения в Шотландии.

Девочка с толстой русой косой вручила Маргарет пышный букет полевых цветов и, облизав пересохшие от волнения губы, попыталась сказать приветственное слово по-английски.

Ребята подталкивали ее умоляюще-требовательными взглядами: «Ну, не подкачай, ты же всегда получала «отлично» по английскому».

Миша досадливо пощелкивал пальцами, когда пионерка замолкала, безвозвратно потеряв какое-нибудь нужное слово.

Маргарет порывисто обняла девочку. Они были почти одного роста, в белых кофточках с красными пионерскими галстуками.

— Я рада, что приехала к вам, — сказала Маргарет, стараясь как можно лучше и яснее произносить русские слова. — Я уже научилась немного говорить по-русски, и мы обязательно поймем друг друга.

Ребята крикнули «ура» и тесным кольцом окружили Маргарет. Они пошли вперед, а Миша стал подробно рассказывать мне, как организован лагерь, как удалось ему получить разрешение поставить палатки, а в доме разместить только младших («Я, понимаешь ли, считаю, что лагерь без палаток вообще ничего не дает!») и какую общественно полезную работу они ведут.

А я прислушивался к голосу Маргарет, такому взволнованному и душевному, выбивавшемуся из звонких восклицаний и междометий окружившей ее пионерской свиты.

— Как раз попадем к ужину, — деловито говорил Миша. — Гречневая каша с мясом и компот. Неплохо? А потом зажжем костер. О чем вы будете рассказывать?

Я подумал, что проявил, пожалуй, излишний оптимизм, когда считал, что двести пионеров не помешают нашему с Маргарет уединению, и даже чуть загрустил. Но Миша оказался отличным парнем, из тех вожатых-энтузиастов, которые считают, что пионерская работа — самое важное в жизни. Мы с ним быстро нашли общий язык, и на время я забыл и о своей важной роли референта, ведающего вопросами агитации ИК КИМа, и даже… о Маргарет.

Я рассказывал Мише о лагере пионерского актива Выборгского района, начальником которого был три года назад, и мы дружно ругали заумных дяденек и тетенек, загнавших пионерию на дачки с санаторным режимом и тем самым лишивших их самого главного: веры в свои силы и романтики. Что же это за лагерь, если потолок и каменные стены отделяют вас от таинственных и тревожных шорохов ночи, пробиравшихся в ваше сердце сквозь тонкий, туго натянутый и поющий на ветру брезент палатки!

— Это отлично, что у вас тут палаточный лагерь, — говорил я. — Мне хотелось показать Маргарет именно такой. А то еще подумает, что мы воспитываем из пионеров белоручек и маменькиных сынков.

— Будь спокоен. У нас всё по-настоящему, так что лицом в грязь не ударим.

Предполагаемые пятнадцать минут пути по самой короткой тропинке растянулись этак минут на сорок, не меньше. Сумерки стали темно-лиловыми, я уже не различал фигур впереди идущих — только белые пятна, — сова бесшумно пронеслась над нашими головами, когда мы подошли к высокой каменной ограде и мальчишеский голос строго спросил пароль.

— Эдинбург, — негромко назвал Миша.

— Проходите.

— Только она из Глазго, — сказал я.

— Всё же Эдинбург — столица Шотландии, — возразил Миша.

Мы шли по широкой аллее, ступая по пятнам всё более сгущающихся теней и вдыхая запахи трав, нагретых за день, всё вверх и вверх. Но вот аллея оборвалась на крутом подъеме, и мы увидели полукружие темных безмолвных палаток, спускавшихся по холму, а в центре на самом верху двухэтажный дом с башенками и террасами, тоже неосвещенный и как бы впаянный в серо-лиловое вечернее небо.

— Уже ужинают. Пойдемте скорей, — сказал Миша, и ми пошли за ним на отдаленный стук множества ложек.

Столовая располагалась на открытом воздухе, под легким навесом, защищающим ее от дождя. За длинными узкими столами сидели пионеры и трудились над вкусно пахнущей кашей. Лампы-молнии, по две на каждый стол, разливали вокруг себя ровный желтоватый свет. Ночные мотыльки и бабочки суматошно бились о накалившиеся ламповые стекла.

— Ребята! — закричал Миша. — К нам приехала гостья из далекой Шотландии, товарищ Маргарет Мак-Грегор, и член Международного детского бюро Митя Муромцев.

Пионеры грянули «ура» и изо всех сил застучали ложками по алюминиевым мискам.

Нас посадили за стол, поставив полные до краев, дымящиеся миски с кашей и граненые стаканы с компотом.

А после ужина был костер. В самом центре лагеря высилась заранее приготовленная пирамидка хвороста.

— Пусть наш сегодняшний костер зажгут гости, — предложил Миша.

Кто-то из пионеров сунул в руки Маргарет пучок длинных и сухих лучинок. Я достал спички.

— Надо зажечь костер одной спичкой, — шепнул я Маргарет. — Как бы нам не осрамиться!

Мы присели на корточки, и я чиркнул спичку, ладонями обороняя робкий огонек.

— Давай сюда лучинки.

Сухие и тоненькие, они вспыхнули как порох; Маргарет подержала их несколько секунд наклоненными вниз и, когда они хорошенько разгорелись, сунула под низ пирамиды. Костер загорелся, и пламя его взметнулось толстой оранжевой струей прямо вверх.

— Хорошо, что нет ветра, — сказал я.

— Как хорошо, что мы сюда приехали!

— Ты довольна?

Маргарет счастливо рассмеялась.

— А ну, потише, ребята, — властно сказал Миша. — Сейчас беседу о международном детском коммунистическом движении проведет Митя Муромцев.