Давид против Голиафа

(Общее количество насилия, осуществленное европейцами за 2000 лет хритианства, примерно во столько же (2000) раз превышает насилие, реализованное во всем остальном мире, не исключая и Чингизхана! Только в течение Тридцатилетней войны в Центральной Европе были истреблены буквально все жители, и очевидцы рассказывают, что можно было неделями ехать по Южной Германии, не встретив ни одной живой души.)

Сегодня общим местом стала констатация того, что Запад живет в посхристианскую эпоху. Ницшеанское «Бог умер» относится именно к «смерти» синкретического образа Христа-Митры в сердце западного человека. Это отнюдь не означает, что западная цивилизация погрузилась в материализм; нет, сегодня она вернулась к положению дел при поздней античности с ее чересполосицей сосуществующих одновременно конфессий и культов.

Кораническая теология Исы (АС) покоится на двух фундаментальных столпах, соединение которых может показаться стороннему наблюдателю парадоксальным: с одной стороны, признание существующего в христианстве тезиса о «непорочном зачатии», с другой – безусловное отрицание какой бы то ни было «сыновности» Иисуса по отношению к Богу. Эти позиции объединены в кораническом аяте: «и был Христос подобен Адаму…» – что лишь внешне напоминает христианское учение о «новом Адаме», Альфе и Омеге.

Для христианских богословов творение Адама не отделено непереходимой чертой от метафизики «родства» с Богом, что выражается в возможности «обожения твари». Фактически это сводит к нулю авраамическое учение о творении и восстанавливает в своих правах древний пантеизм с его представлением об эманации сущего из Первоединого…

Для Ислама центр теологии – это утверждение абсолютной трансцендентности Бога. Его творческий акт неотделим от того, что Он не подобен ничему и не равен ничему. Непосредственное создание Исы из «тураба» – земли или субстанции, которой уподобляется Марьям, означает, что по отношению к Мессии стерто все человеческое предшествование, все причинно-следственное бремя, которое лежит на каждом обычном человеке в виде генетической предыстории. Иса есть завершение человеческого цикла, точка, в которой собственно человеческое («глиняное») кончается. Именно этот сверхъестественный разрыв с обычным человечеством необходим для особого проявления последнего пророка Мухаммада (САС), потому что Ислам действует уже в постисторический период, когда границы между архаическими туземными сознаниями стерты и наступает эра глобализма, которая не считается с причинно-следственной логикой, в которой возможно все, в том числе и победа «малого отряда» Ожидаемого Махди над «большим шайтаном» вселенского Рима.

«Цветы зла»

Лекция в Московской Международной Киношколе

Тема сегодняшней лекции – это проблема зла во всех аспектах. В том числе, и в эстетических. Понятно, что до того, как стать эстетической, проблема зла должна быть религиозной проблемой, поскольку зло и добро – этические категории. Мы живем в такой культурной среде, где понятия «зло» и «добро» давно стали банальностями, очень расхожими и мало что означающими словами, которые характеризуют часто эмоциональное и субъективное отношение говорящего к ситуации.

Но если люди поднимаются чуть повыше, они начинают говорить об общечеловеческих ценностях, о борьбе за все хорошее и против всего плохого. К сожалению, эта банализация зла, так же, как и банализация добра, фактически, обезоружила современного человека духовно. Он представляет собой довольно беспомощное существо, которое находится в плену своих импульсов и пожеланий, плохо отдает себе отчет в фундаментальных векторах, какими является, прежде всего, Зло, а затем, в какой-то степени, может быть, и Добро.

Зло не является характеристикой любой культуры и любой цивилизации, не является чем-то автоматически присущим любому духовному цивилизационному полю. Более того, появление идеи зла в человеческой истории, в человеческом сознании было революцией. Это была революционная идея. Это был колоссальный взрыв – тот факт, что кто-то внезапно осознал в некий момент существования, что есть зло, – это было как вспышка сверхновой. Во всех древних традициях, во всех древних цивилизациях люди не имели этой идеи, не считали, что есть зло. Не считали, что есть зло в том смысле, в котором мы сегодня с пафосом, основанном на столетиях, тысячелетиях христианской, исламской традиции, произносим это слово «зло», – с вибрацией, с пафосом. А, например, в Древнем Египте, в Индии с ее наследием брахманической традиции, да и в Китае, отношение ко злу было совершенно другим. В Европе друидов, в Древнем Риме, в эллинской античности восприятие зла было совершенно другим. Языческий мир очень функционально смотрел на то, что идут взаимопротивостоящие процессы в мире. Что-то разрушается, что-то возникает. Это некая данность это проявление судьбы, проявление рока. Это декрет неба. Есть какие-то процессы, которые обусловлены, скажем, кармически: действие равно противодействию. Ты чтото сделал, кого-то ударил, раздавил, – потом раздавят тебя. В принципе, это некая механика, причиняющая боль, причиняющая неприятности. Но нужно стремиться сократить уровень этой боли, уровень этих неприятностей определенными духовными, психологическими техниками, процедурами. Это вопрос технологий. Максимально сосредоточился на проблеме негатива буддизм. И то он это сделал в пику брахманизму, который негатив рассматривал как непременную составную часть процесса становления.

Когда явилась идея зла в ее этической сущности, это было мощным движением против основного потока общечеловеческой сакрально ориентированной ментальности. Но и в этом случае человек стремился всячески ограничить, сузить сферу рассуждения о зле; банализировать его, при этом, попадал, конечно, в глубокие логические противоречия. Тема зла была сформулирована с того момента, когда началась письменная отрефлектированная история. Не мифическая, легендарная, которая распадается на изолированные хронотопы. То есть, какие-то ахейцы или протокитайцы, или какая-то совсем глубинная протоарийская древность Европы, о которой мы можем говорить только предположительно.

Общечеловеческая история. В этой общечеловеческой истории начинает действовать новый фактор – пророки. Пророки, которые приходят в пространство, занятое до этого жрецами, царями… Великими царями, которые были культовыми фигурами теофании, воплощением божества на земле, окруженными иерархиями жрецов… Где верх – небесный верх – находил прочное соответствие в земном низе. Вот в это пространство являются пророки. И они начинают говорить с самого начала о зле. Это произвело шокирующее впечатление, это потрясло человечество, потрясло историю. Это потрясло основу человеческой души. Потому что для языческого мира тот, кого позднее христианство назвало дьяволом, – был просто некий природный агент. Что такое дьявол для язычника дохристианской Европы? Это некий космический, природный агент, с помощью которого можно осуществлять определенные операции, магический контроль над материей.

И вот внезапно этот разговор о зле, который вдруг пробудил в человеке некий дремлющий до сих пор этический инстинкт, этические чаяния… Оказалось, что зло в какой-то степени понятно, что зло в какой-то степени человеку открыто, и люди сразу отождествили то, что они инстинктивно понимают о зле, прежде всего, с тем фактом, что они конечны, смертны, уязвимы. Они отождествили зло с опытом того, что все, включая их самих, разрушается. Так оказалось, что человеку дано понять зло через опыт деструкции, через опыт того, что все вокруг разрушается и сам он смертен. И это очень внятно. Это не значит, кстати говоря, что это есть зло в конечной инстанции, если проанализировать до конца, что же такое зло. Это не значит, что само по себе разрушение, есть человек – нет человека, существует предмет – исчез предмет, именно это и есть зло. Это не совсем так прямо. Скорее, понимание зла приходит через пример того, что это есть, а потом этого не стало, преходящесть. Вот как человек воспринимает первый вкус зла. И тогда он начинает задумываться. Мы начинаем задумываться. Если некая вещь есть, а потом ее не стало, что же ее уничтожило? Оказывается, что любая вещь конечна, потому что она определена и фиксирована. А уничтожило ее то, что она погружена в некую безкачественную, безграничную основу. Каждая конечная вещь укоренена в бесконечном, которое, с одной стороны, ее держит, а с другой, ей противостоит. Это бесконечное уничтожает конечные вещи. Иными словами, все преходящее ничтожится в вечном. Таким образом получается, что Абсолют (слово «абсолют» происходит от корня «растворять», сольво) и есть то самое зло, с которым человек сталкивается непосредственно; то, что все ничтожит. Тогда выходит, что зло абсолютно. Это именно та основа, в которую погружена вся реальность. Она и есть зло, раз мы сталкиваемся с тем, что воспринимаем вкус зла через деструкцию, а деструкцию несет в себе именно бесконечный, безосновный Абсолют.

Мысль эта для нормального человека столь чудовищна и невыносима, что он начинает проводить ряд ментальных операций чтобы отойти от этого логического вывода, бананализировать все это, сократить, поместить зло в некие относительные рамки. И тут на помощь приходит масса как бы ошибок, смешений, подстав, культурных наложений. То же самое учение пророков о зле ведь приходит не на пустое место, но в интеллектуальное пространство, уже до этого занятое совсем другими доктринами. Например, брахманизмом, адвайто-ведантой, зороастризмом, и так далее, где либо не существует идея зла, либо зло функционально, ограничено и так далее. Таким образом, происходит смешение между революционно новым учением пророков и этими старыми доктринами жрецов. Поэтому, когда мы говорим об учении пророков, нужно конкретизировать. Мы говорим не о каких-то пророках вообще, не о некой феноменологии пророчества (у Пушкина, например, есть стихотворение «Пророк»). Не о таком расхожем понятии, – этим словом пользовались и друиды, впадавшие в исступление и вещавшие от имени, скажем, некоего духа. Или коллегия жрецов Пифии выступала в подобной роли. Но мы имеем в виду пророков совершенно конкретных. Мы имеем в виду пророков библейских, которые идут от Ноя, цепь которых восстановлена Авраамом и заканчивается в пророке Ислама Мухаммаде, да будет мир над всеми ними. Эта цепь пророков, которая стоит в центре, в оси человеческой истории, вокруг которой вращается все, которая всему противостоит.

И все эти пророки являются в мир по одной схеме. Они приходят как глашатаи неправедности того, что есть статус кво, провозвестники того, что должно придти на смену всему сущему, эсхатологически прийти и отменить все сущее. С ними появляется альтернативное новое и они политически всегда находятся в конфликте с существующим мировым режимом. Либо это правитель, который существует во время конкретного пророка и которому конкретный пророк противостоит, а тот, в свою очередь, ищет убить его в колыбели и в последующий период. Либо это уже как в случае с пророком Мухаммадом (САС) речь идет о геополитическом истеблишменте его времени. В момент прихода Ислама в мир это была Византия, это был зороастрийский Иран – две гигантские сверхдержавы, находившиеся между собой в конфликте. Ислам сразу же выступил как оппонент и того, и другого, то есть оппонент геополитического статус кво на тот момент. Но дело в том, что и христианство при своем появлении выступало оппонентом того, что было статус кво на тот момент, – Римской империи. Послание Моисея также явилось вызовом фараону Древнего Египта, который был духовной моделью архаического мира и архаического человечества (настолько четкой духовной моделью, что до сих пор в сознании определенных инициатических организаций заложены информация и ритуалы, связанные с древнеегипетской традицией). Всему эзотеризму Египта был брошен вызов именно Моисеем. Авраам, который пришел в мир во времена Нимврода, правящего Вавилоном, тоже противостоял царю своего времени.