Дай лапу, друг медведь !
Шрифт:
На закате как-то уж очень внезапно и неведомо откуда налетел на поле табунок тетеревов. Большие черные и серовато-ржавые птицы сделали над Стрелихой полукруг и, распластав крылья, спланировали в овес, напротив лабаза. Ребятам очень хотелось посмотреть, как тетерева будут кормиться, но овес был густым и высоким, и увидеть в нем даже таких крупных птиц не удалось.
В сумерках опять появились юркие зеленоватые птички, видимо, те самые, которые прилетали вчера. Их прерывистый стрекот на какое-то время оживил засыпающий лес. Перепархивая по деревьям, стайка быстро перемещалась вдоль опушки, и скоро птичьи голоса
Шаги раздались внезапно. Только что было совсем тихо, и вдруг... А в том, что это шаги, у ребят не оставалось ни малейшего сомнения. Медленные, тяжелые и в то же время мягкие, они сопровождались странным то нарастающим, то ослабевающим шорохом. Было слышно, как вдавливаются в землю сминаемая трава и листья.
Шаги приближались. Ребята сидели не дыша. Они поняли - идет медведь. Но почему идет не к овсу, а краем леса, вдоль поля? И что это за шорох, который временами даже заглушает шаги?
Хрустнула ветка. Именно хрустнула, глухо и сочно, будто ее придавили к земле чем-то грузным. Шаги оборвались, и почти сразу смолк шорох. Тишина, глухая, какая-то ватная тишина повисла над лесом. Она придавила ребят к доске, не давала им передохнуть, и они сидели, согнув спины, втянув головы и сжавшись, насколько это было возможно. Обоим казалось, что зверь стоит рядом с березами и смотрит снизу вверх, смотрит на них. Зачем смотрит? Что собирается делать? И долго ли будет так стоять там, внизу, в темноте? А секунды текли, долгие, холодящие душу.
Ребята нестерпимо желали, чтобы это мучительно жуткое состояние ожидания скорей кончилось, чтобы медведь двинулся дальше, прошел бы мимо, ушел бы куда угодно - все равно!
– только бы не стоял за спиной, невидимый и такой близкий.
Внизу, почти под лабазом, опять, как вчера, раздалось это странное шипение. Ребята поняли: зверь втягивает в себя воздух, втягивает мощно, как насос, чтобы уловить, причуять их запах.
Валерку забила дрожь. Чтобы унять ее, он сжался еще сильнее, до боли в лопатках, стиснул зубы, но дрожь не унималась, будто исходила не от него самого, а от доски, на которой он сидел, от березовой палки, на которую были поставлены ноги, и от этих старых толстых берез, на которых был лабаз. Шипение оборвалось, и в вязкой тишине раздалось утробное рычание, даже не рычание, а властный рык, в котором слышалось и раздражение, и угроза, и гнев зверя.
...Ребята не могли бы сказать, сколько они еще просидели, не двигаясь и чуть дыша, - пять минут, десять или целый час?.. Стало уже так темно, что не видно собственной руки. И поля, конечно, не видно. Вокруг сплошная чернота и мертвая тишь.
– Ушли, - сказал Андрюшка.
– Чего ушли?
– нелепо спросил Валерка.
– Медведи ушли. Наверно, заметили нас.
– Думаешь, мы бы... не услышали?
– Выходит, не услышали. Давай слезать.
– А если... не ушли?
– чужим голосом спросил Валерка.
– Может, все еще под березами стоят...
– Ну ты и даешь!.. Мы тут разговариваем, а они будут стоять?
– И Андрюшка, обхватив руками ствол березы, пополз вниз, в темноту.
Валерку била дрожь.
– Ты уже на земле?
– спросил он.
– Ага. Давай слазь!..
Валерка
завозился, поворачиваясь на доске лицом к березе.– Понимаешь, ноги совсем отсидел. Как деревянные.
– Он глянул вниз, но не увидел ни земли, ни Андрюшки.
– А темно-то!..
– Давай скорее!
Валерка пытался обхватить березу руками, но руки не слушались, и не было сил оторваться от доски. В голову лезли нелепые мысли: а вдруг медведь стоит за березами и ждет, когда он, Валерка, спустится на землю!..
"Но там же Андрюшка! Чего бояться?"
Пересилив себя, Валерка наконец оторвался от доски и, обдирая руки, кулем сполз вниз.
– Ч-чего-то... холодно!
– стуча зубами, сказал он.
– Побежим, так сразу теплее станет.
Сапоги путались в длинных стеблях овса, тяжелые, набрякшие от росы метелки хлестали по коленям, а ребята все бежали и бежали, пока не очутились на пожне возле большого стога сена.
– Тропа-то слева, - сказал Андрюшка, - видать, проскочили ее.
– Наверно... Такая темнотища! Фонарик бы...
Все еще тяжело дыша после долгого бега, они шли по мягкой пожне рядом, локоть к локтю.
– Вчера-то, выходит, не филин шипел, - заговорил Валерка, оправившись наконец от пережитого страха.
– Теперь знать будем, - отозвался Андрюшка.
– А медвежата-то! Не ворохнулись, пока медведица нас вынюхивала да выглядывала.
– Как! Какие медвежата?
– удивился Валерка.
– Ведь ничего не видно было!
– Не видно, а слышно. Шаги - это медведица шла, а шебаршило - это медвежата. Слышал ведь?
– Ну, слышал.
– Лариска говорила, что медвежонков три. Это, считай, двенадцать лап! А они же не в ногу идут, вот и получается сплошной шорох.
Такие рассуждения были для Валерки неожиданностью. Сам он еще был не в состоянии что-либо соображать, Андрюшка же, оказывается, уже все понял, во всем разобрался. Это было тем более неожиданно, что он всегда считал Андрюшку тугодумом.
– А почему они пошли не в овес, а вокруг поля?
– Кто их знает! Чего-то побоялись...
– И ты думаешь, они нас видели?
– Медведица, конечно, видела. Вон сколько времени на нас глядела.
– Откуда знаешь?!
– поразился Валерка.
– Ну как же! Разве ты не чувствовал, когда она смотрела на нас?
– И правда, - согласился Валерка и невольно поежился, вспомнив тот момент, когда под лабазом вдруг смолкли шаги зверя.
– А завтра пойдем?
– Н-не знаю... Надо с дедком Макаром посоветоваться. Что-то мы не так делаем. Медведи-то в овес не идут!..
6
Старый корзинщик сразу отложил свою работу, как только Валерка и Андрюшка переступили порог его избушки.
– Проходите, молодцы, проходите!
– засуетился дед.
– Я сейчас самоварчик поставлю, а вы расскажете, как медведей пасете.
– Он снял с кухонного стола маленький никелированный самоварчик, вытряс его на шесток, поставил на табуретку возле печки, залил воду.
– Люблю об охотницком деле за самоваром поговорить - самая милая беседа!.. А вы чего же молчите?
Валерка глянул на Андрюшку. Тот наморщил широкий лоб и, обращаясь к старику, заговорил:
– В общем, так: мы сделали лабаз метрах в шести от земли на трех березах, они из одного корня растут...