ДАЙ ОГЛЯНУСЬ, или путешествия в сапогах-тихоходах. Повести.

— Гостей к тебе веду, Марья!—издали еще крикнул старик.

— Здравствуйте, Мария Ивановна!—сказала Юля, подходя.— Нас к вам Василий Никанорович послал. Пожить у вас хотим.

— А входите, входите,— заговорила, жадно переводя глаза с одного на другого, хозяйка,— входите, у нас места много, мы с Надей, с дочкой, вдвоем, входите, места нам всем хватит...

Вошли: сени, кухня с громадиной-печью, стол, деревянная длинная лавка у стены...

— ...входите, входите,— не переставала говорить Мария Ивановна,— старшая моя, Нина, значит, в городе живет, а мы с Надей здесь, вдвоем...— Вся она была движение — что-то поправит, что-то переложит с места на место, глянет туда, сюда...

Надя уже стояла в дверях кухни, разглядывая гостей,— хмуроватая, небольшого роста, крепкая девушка лет семнадцати.

— ...ну и Надя уедет, учиться поступит или работать — а я-то как? Дом жалко, отец его еще строил, а что делать?—мимоходом она наводила порядок в кухне: спрятала ухват, убрала полотенце с лавки, смела со стола крошки.— Вот Надя выйдет замуж — может, возьмет мать-то к себе? Возьмешь, Надь?

— Да ну тебя, мам! — ответствовала дочь, все так же стоя на пороге и разглядывая гостей.

— Проходите, проходите в комнату,— приглашала хозяйка, посмотрите. Мы с Надей в маленькой живем, а вы, значит, в большой будете. А вы откуда? Из Молдавии. А-а... Ну, здесь вам хорошо будет. Магазин, правда, небогат, да ведь корова у меня есть и куры... А в случае чего дак ведь и в город съездить можно... недалеко тут, все рядом... И Наде, значит, будет веселее...

Девушки встретились взглядами и тут же отвели глаза друг от дружки.

— ...вот кроваточка для дочки вашей, а мальчику раскладушку поставим — есть у нас раскладушка, есть, прошлым летом еще ставили... Вашей-то сколько? Шестнадцать. А Наде семнадцать уже. Я-то старая уже, Надя вроде внучка мне,— а ведь дочь. Муж-то пришел с войны раненый, побитый весь, он Надю мне и оставил. Умер он скоро, сильно поранили его на войне. Надю мне и оставил. А сам умер...

— Да вы располагайтесь,— не кончалась ее скороговорка,— здесь и будете жить. Комната большая, поместитесь. С дороги-то устали? У меня здесь прохладно. Вот. И пруд рядом. Купаться можно — ребятишки тут купаются...— Все вроде сделала, выпрямилась наконец.— А я побегу, у меня сено сушится. С Надей мы побежим, а вы располагайтесь, отдыхайте. Комната большая...

— Ма, можно, я на пруд? — спросил сын.

— Успеешь,— сердито ответил отец,— только приехал.

— Об ужине надо подумать,— сказала Юля.— Здесь примус или керогаз?

— Па, а леску мы не забыли?

— У нее огород есть. Огурцы, помидоры... Впрочем, помидоры-то здесь не вызревают. Забыла,— вслух рассуждала Юля.

— Пить хочу,— капризничала Наталья.— Я думала, на море поедем, а тут...— и недовольным взглядом обвела комнату с двумя маленькими окнами, закрытыми со стороны улицы подсолнухами.

Море — это когда все в порядке,— сказал вдруг Иван, доселе молчавший.— А когда наоборот...

Юля резко повернулась к Ивану, но вмиг обмякла.

— Не надо, Наташа,— попросила она дочь,— здесь ведь очень хорошо. Вот увидишь, тебе понравится.

— Ма, можно, я пойду на пруд? — не отставал Валерка.— Я только посмотреть.

— Да иди ты, ради бога! Давайте разберем вещи, переоденемся...

Вечером ужинали — вшестером на кухне. Тетя Маруся нажарила картошки в огромной чугунной сковороде, сделала салат из огурцов и недозрелых желтых помидоров; Иван выставил на стол бутылку «Столичной», сухую колбасу, рыбные консервы, сыр... Картошки они попросили вдобавок. Тетя Маруся накладывала с удовольствием.

— Дак вы, значит, из Степанова,—узнавала тетя Маруся.— Слыхала я про Степаново, да не была там. Это туда, за центром, в ту сторону,— махала рукой.— А в нашем-то лесу как оказались?

— Через райком,— отвечала Юля.— Просилась. Не хотели сперва брать, мала, мол; да ведь я активистка была, комсомолка... Вот и взяли. А ваш лес — он самый подходящий для нашего дела.

— Подходящий,— вздыхала тетя Маруся и кивала, кивала.— Да, подходящий...

Надя ела молча и только поглядывала на гостей исподлобья.

— И потянуло, значит, сюда,— продолжала расспрашивать тетя Маруся.— А в нашей-то деревне раньше была?

— Наши бывали, а мне не пришлось. В Потылихе была.

— Сожгли ее. Начисто сожгли! Ничего по сю пору нет.

— Так и не отстроили?!

— А кому отстраивать-то? Деревня,— да вы ведь помните, верно,— маленькая. Людей немцы повывезли, побили, избы сожгли. Угольки только и остались от всего,— тетя Маруся поднесла кончик платка к глазам.— Кто остался в живых, как увидел головешки — так в другие деревни и подался.

— Что, еще картошки положить? — заметила она Валеркин взгляд.— Ешьте, ешьте, картошка у пас вкусная...— и продолжала, разговорившись:— А и наша деревня пустая почти. Молодые — те в город уехали, старики — иные за ними, внуков растить. Дома заколотили — продать-то уже некому— и уехали. А кто умер — тоже дом заколочен стоит. А кто и в одиночку живет. Вон как соседка моя — одна осталась. Посмотреть — сердце разрывается. И ждать-то некого, а станет на крыльцо и смотрит на дорогу...— снова поднесла к глазам кончик платка.— Зовет меня: Маруся, идем, мол, чан ко мне пить! Я и иду... Вот Надька-то уедет, как я буду здесь?

— А Нина? — осторожно спросила Юля.— Не зовет к себе?

— Они со свекровью живут. Двух-то матерей им не надо, да и не уживемся мы. Она — то, я— — это. Ох!..

Иван разлил водку в толстые зеленого стекла рюмки, поднял свою.

— Ну, Мария Ивановна, что тут сказать? В таких случаях за одно пьют — за здоровье.

— Правда, правда,— кивала тетя Маруся,— за здоровье. Чтобы деточки были здоровы, чтоб не обидел их кто...

Наталья поглядывала на Надю, та опускала глаза, стыдясь почему-то за мать.

— Тетя Маруся, а вы знаете, где наш лагерь был? — спросила Юля.

— Л как не знать? Знаю. И Надя знает. Она у меня грибница. А вы-то забыли уже дорожку?

— Столько лет прошло...

— Надя с вами сходит, Надя. Она проводит. Я бы сходила, да скотина не отпустит. А Надя сходит. Кому еще картошки? Ешьте, и салат кушайте...

Ночью блестят от луны, проникающей в узенькое оконце, никелированные набалдашники кровати, часы Ивана на стуле возле кровати, пряжки на туфлях Юли.

Тишина. Пошевелится только в хлеву рядом с домом и вздохнет корова, хрюкнет спросонок свинья. Сверчок. Ровное дыхание Натальи и Валерки.

Ну вот,—раздался в темноте голос Ивана,— приехали... Юля промолчала.

– А что дальше будет?—не отставал Иван. Опять молчание.

— А?

Молчание.

— Ты спишь?

— Нет.

— Что дальше будет, я спрашиваю. В ответ ровный голос Юли:

— Ничего.

— Тебе это зачем — сюда ехать? Тот же ровный голос:

— Надо.

Иван пошевелился, повздыхал.

Юля вытянула руку — рука стала ослепительно белой, мраморной в лунном луче,— взяла часы. Смотрела с минуту; положила на место. Спрятала руку под одеяло.