Дайте собакам мяса

Кулинарные способности Татьяны меня немного удивили, но потом я осознал, что в 1972 году проще найти воду на Луне, чем не умеющую готовить советскую девушку. Всяких закусочных и столовых в стране на всех не хватало, и любая женщина вынуждена была проводить у плиты уйму времени, чтобы прокормить своего мужика. Исключения были, конечно, куда без них, но я подозревал, что у этих исключений родители работали либо на Старой площади в ЦК КПСС, либо в других подобных структурах, а мажорам умение готовить ни к чему — за них это делала прислуга родителей.

Татьяна к мажорам не относилась, её родители — вернее, мать и отчим — были самыми простыми по любым меркам люди, и было удивительно, что в такой семье выросла девушка, очень похожая сразу на всех итальянских кинозвезд сразу. Конечно, это сходство было очень условным, лишь в некоторых ракурсах, но у Татьяны была живая мимика, которая быстро западала прямо в сердце после очень недолгого общения. Мне и самому хотелось видеть эту девушку и её гримаски снова и снова.

В общем, Татьяна действительно была идеальной женой. Правда, она поставила мне условие, которое я, впрочем, принял без возражений — я не должен был при ней играть на гитаре. Гитару я спрятал в кофр, кофр убрал в шкаф за зимнюю одежду и накрыл дополнительно лишним покрывалом. Ну а тягу к музыке компенсировал сейшенами с бывшей группой Савы. Ребята против моего присутствия не возражали, они вообще уже считали меня за своего, да и с новым пареньком мы быстро нашли общий язык. Так что жизнь у меня была такая, что в ней не было места никаким украинским националистам любого разлива.

* * *

— Витя, всё готово, мой руки и садись, — донесся из кухни голос Татьяны.

За мытьем рук Татьяна почему-то следила очень строго, но я считал, что любой человек имеет право на странности. Мне это было нетрудно, ей приятно — а что ещё нужно для гармонии в доме? С ещё одной её странностью я боролся, но без особого успеха — она не любила, когда я готовил простые вещи, которые умел. Впрочем, ещё один проведенный на скорую руку сеанс психотерапии показал лишь обычный страх стать ненужной — и с ним приходилось считаться, хотя я был уверен, что когда-нибудь Татьяна от него избавится.

— Как обстановка в театре? — поинтересовался я, подвигая к себе тарелку с картошкой и котлетой по-киевски.

В театр Татьяну устроил я — заглянул к Чернышеву после майских праздников, подарил бутылку самого лучшего коньяка, добытого не без помощи полковника Чепака, и поблагодарил за подготовку художественной самодеятельности. Третье место нашей «труппы» худрук поначалу принял негативно, но я полунамеками объяснил ситуацию с языковыми требованиями, на что он покивал понимающе — в театре из-за этих требований играли инсценировки Шевченко и Украинки, на которые народ, откровенно говоря, не ломился и лишний билетик у входа не выпрашивал. Поэтому мы оба посчитали результат конкурса нашей общей победой, под это дело слегка ополовинили ту бутылку — и между рюмками я упомянул, что в городе появилась актриса Больших и Малых театров прямиком из Москвы. Чернышев заинтересовался, но когда узнал детали, поскучнел, согласившись лишь, что Татьяне желательно поддерживать форму. У него даже нашлась половина ставки — то ли случайно, то ли приберегаемая как раз на подобный случай, он взял Татьяну на договор — и уже со следующего дня та включилась в репетиционный процесс, а потом даже несколько раз выходила на сцену, пусть и не в главных ролях. Кажется, ей это даже нравилось — она действительно хотела быть нужной и востребованной.

— Нормальная обстановка, — она чуть улыбнулась. — С Таганкой не сравнить. Но они на следующей неделе уезжают на гастроли, а я не могу поехать с ними. И мой договор заканчивается… Не уверена, что его стоит продлевать. Это неправильно.

— Неправильно, — согласился я. — Через неделю меня ждут в Москве.

— Как в Москве? — вскинулась она и тревожно глянула на меня.

— Вот так, — я вернул улыбку. — Это вы, актеры, птицы вольные. А я человек служивый, приказали — надо выполнять, а не спрашивать. Но неделю дали, значит, ничего страшного или срочного.

Это было не совсем так. В советских условиях актеры тоже были служивыми людьми, поскольку где-то служили в обязательном порядке — в театрах, при киностудии или в театрах-студиях киноактера, который имелся в каждой уважающей себя республике. Но сейчас Татьяна была именно что вольной птицей. Я её мог даже оставить в Сумах — она нашла общий язык и даже подружилась с матерью «моего» Орехова, а у той в начале июня вдруг появилась собственная однокомнатная квартира. Я тогда старательно радовался вместе с ней, удивляясь щедрости руководства сахарной фабрики, которая вдруг вспомнила про бытовые условия ветерана войны и труда, и ни слова не сказал про запоздалый подарок щедрого Чепака. Это был, кстати, ещё один повод ничего не делать с украинскими националистами, а отложить эту проблему до возвращения в Москву.

Я рассказал Татьяне про звонок своего начальника, но опустил ту часть, которая связана с моральным разложением, чтобы под этим не понимали неведомые мне жалобщики. Если я верно понял намеки полковника Денисова, он этой жалобой собирался подтереться — то ли сам, то ли с моей помощью. Но это можно было выяснить лишь в нашем управлении.

— Ты со мной? Или останешься с Ольгой Николаевной? — на всякий случай дал ей возможность выбора.

Татьяна решительно помотала головой.

— Нет, с тобой, — сказала она. — Город хороший, но я к нему никак не привыкну. Да и что я тут буду делать без тебя?

— То же самое, что и со мной, только без меня, — я снова улыбнулся, показывая, что шучу. — Мама в тебе души не чает, с театром можно договориться, чтобы ещё на месяц договор продлили, часть труппы у них наверняка тут останется, можно продолжать репетиции…

— Не хочу, — она упрямо наморщила лоб. — У Чернышева хорошо, но когда я там, я всё время думаю о том, что я плохая артистка и что мой уровень — вот такой театр в далекой области… Они напоминают мне… Знаешь, у Володи… у Высоцкого первая жена была его сокурсница, но его взяли в театр Маяковского, а её отправили как раз на Украину. Она пыталась устроиться в Москву, но её никто не принял… Он рассказывал, что она сейчас работает где-то на Урале, и уже смирилась с тем, что никогда не будет актрисой первого ряда… это возможно только в Москве. Хотя я вот в Москве, но тогда, при распределении, совершила ужасную ошибку… и теперь расплачиваюсь за неё.

Ошибкой Татьяна называла свой приход в театр на Таганке; на мой взгляд, эта ошибка была вполне простительной. У неё была не очень понятная мне история учебы в театральных училищах — сначала она поступила в Щукинское, проучилась там год, ушла, ещё через год поступила во ВГИК, который к театрам относился очень отдаленно. У них была какая-то чехарда с мастерами курса, но диплом она получала под руководством Бориса Бабочкина, Чапаева из одноименного фильма.

Вгиковцев, как правило, распределяли по киностудиям, но Бабочкин активно зазывал Татьяну в Малый театр, где работал сам; она же сумела как-то растопить сердце то ли самого Юрия Любимова, то ли его гражданской жены, актрисы Людмилы Целиковской, и оказалась на Таганке, который буквально гремел на всю Москву. Правда, единственным результатом прихода в эту труппу стали отношения с Высоцким — в спектаклях она была на третьих ролях и играла каких-нибудь «придворных дам» или «плакальщиц». С кино у неё тоже не складывалось — за шесть лет была пара эпизодов и одна почти главная роль в странной драме «Впереди день». Я этот фильм не помнил, но «мой» Виктор его смотрел и остался недоволен, а Татьяна честно призналась, что режиссер взял её на роль лишь из-за переданной через Ивана Бортника просьбы Высоцкого, рассчитывая на пару песен для своей картины в обмен на эту услугу. Но песни Высоцкого зарубил худсовет студии, а она осталась — хотя совсем не гордилась этой работой. [1]

Я вообще подозревал, что отношения Татьяны с Высоцким были для неё чем-то вроде компенсации за творческие неудачи — мол, пусть у вас роли главные, зато посмотрите, с кем я сплю. Но я мог и ошибаться. После встречи с Высоцким она тут же развелась с мужем, каким-то циркачом, за которого выскочила ещё в институте — это могло говорить и о том, что какие-то чувства к глубоко женатому барду у неё были. В целом же Татьяна пока оставалась для меня загадкой — я не понимал большинство её поступков и мог лишь тихо работать при ней психотерапевтом, поднимая её настроение. Но я не знал, что делать с с её идеей насчет «плохой актрисы» — несмотря на весь опыт общения с этой братией, накопившийся у «моего» Орехова и доставшийся мне по наследству. На мой взгляд, плохих актеров не бывает — ты либо актер, либо нет. Но я не знал, как донести до Татьяны простую мысль, что ей нужно всего лишь чуть больше уверенности в себе. Или найти своего режиссера, который будет точно знать, что с ней делать. Правда, в обоих случаях я мог внезапно оказаться третьим лишним, остаться в стороне и видеть своего ребенка только по выходным, чего мне категорически не хотелось. В целом же я находился в раздрае, мне не свойственном.

— Ошибки всегда можно исправить, — я пожал плечами. — Ты вкусно готовишь.

Эта похвала вызвала тот эффект, на который я и рассчитывал — Татьяна немного оттаяла. Со временем нужно будет придумать что-то другое, но пока такая уловка была безотказным средством.

— Спасибо, — она даже скорчила прелестную гримаску. — Но я всё равно не останусь. Надо ещё бумаги в театре оформить, пока… и родители скучают.

Я мысленно пожал плечами, соглашаясь.