Де Санглен Яков Иванович - рыцарь при императорском дворе

– Государь! Он мой начальник.

– Я беру это на себя.

– Государь! не прогневайтесь, если верноподданный осмелится умолять вас, не доводить его до презрения к самому себе. Нет тайны, которая не была бы явна. Если злой умысел скрывается в Балашове или Сперанском, то он против истины не устоит; все развернётся само из себя.

– Ваши правила, ваша откровенность, мне нравятся, и в нынешних обстоятельствах они мне необходимы; смотрите не переменяйтесь; мы часто будем видеться!..

Как раз в это время развернулась беспрецедентная компания по дискредитации Сперанского, которого обвиняли даже в государственной измене. Балашов вместе с бароном Армфельдом стали организаторами губительной для Сперанского провокации. Они предложили ему "приобщить их к своим видам и учредить из них и себя, помимо Монарха, безгласный комитет, который управлял бы всеми делами, употребляя Государственный совет, Сенат и Министерства единственно в виде своих орудий". Сперанский, конечно, отказался, но совершил огромную ошибку, не сообщив об этом предложении Александру I, что и было использовано в дальнейшем против него.

В конце 1811 г. Елена Павловна (сестра Александра I) передала императору записку Ростопчина о мартинистах, в которой Сперанский, помимо прямого обвинения в безбожии, был провозглашён лидером русских иллюминатов.

При разговоре на эту тему де-Санглен скажет Александру I:

– Если бы вашему императорскому величеству угодно было спросить обо всем самого Сперанского: я почти уверен, что он во всем открылся бы вашему величеству.

– Это ещё вопрос. Он человек чрезвычайно тонкий и хитрый; должен бы сам мне в том сознаться.

– Государь! я Сперанского не знаю. Я могу обвинить его в том, что он взялся не за своё дело; ибо нововведённые министерства не пустили и долго не пустят корней на земле русской; но опутать его клеветой, я нахожу не приличным, не благородным, низким.

– Ваши правила делают вам честь, и для того прощаю вам эту благородную вспышку. Но вы людей не знаете; не знаете, как они черны, неблагодарны, и как они умеют во зло употреблять нашу доверенность. К чему было Сперанскому вступать в связь с министром полиции? Один - пошлый интриган, как я теперь вижу; другой умён; но ум, как интрига, могут сделаться вредными. Но вам более прятаться нечего. Балашов, видно, догадался, хотя явно не говорит, а очень хвалит Фока. Что это за человек?

– Он человек, государь, не дурной; но вероятно, обольщённый важными выгодами в будущем, он меня, своего благодетеля, выдал.

– Это не рекомендация, однако, доказывает человека способного. Интриганы в государстве также полезны, как и честные люди; а иногда первые полезнее последних... Из донесения графа Ростопчина о толках московских, я вижу, что там ненавидят Сперанского, полагают, что он, в учреждениях министерств и совета, хитро подкопался под самодержавие. Здесь, в Петербурге, Сперанский пользуется общею ненавистью, и везде в народе проявляется желание ниспровергнуть его учреждения. Следовательно, учреждение министерств есть ошибка. Кажется, Сперанский не совсем понял Ла-Гарпа, моего наставника. Я дам вам этот план. Сравните оный с учреждением, и скажите ваше мнение о министерствах!

Пока де-Санглен завёртывал сочинение Ла-Гарпа в бумагу, государь позвонил и вошедшему камер-лакею приказал дать что-нибудь ужинать. Подали, государь выкушал рюмку шамбертен, отведал жареных рябчиков, леща, желе, и потчевал его. Государь был очень весел и шутил на счёт своих приближенных.

– Хорошо я окружён. Козадавлев плутует, жена его собирает дань. Балашов мне 80 тысяч рублей не даёт. Я приступаю, он утверждает, что пакет найден без денег. Все ложь! Граф Т.. твердит уроки Армфельта и Вернега, который живёт с его женой. Волконский беспрестанно просит взаймы 50 тыс. на 50 лет без процентов. На силу я с ним сошёлся на 15 тысячах без возврата. Вот все какие у меня помощники!

– Я сменил бы их.

– Разве новые лучше будут? Эти уже сыты, а новые затем же все пойдут...

11 марта 1812 года, де-Санглен был неожиданно призван к государю утром.

– Кончено! И как мне это ни больно, но я со Сперанским расстаться должен. Я уже поручил это Балашову, но я ему не верю, и потому велел ему взять вас с собою. Вы мне расскажете все подробности отправления... Я вами доволен и, в доказательство моего доверия к вам, скажу, что я спрашивал Сперанскаго "участвовать ли мне лично в предстоящей войне?" Он имел дерзость, описав все воинственные таланты Наполеона, советовать мне собрать боярскую думу, предоставить ей вести войну, а себя отстранить. Что же я такое? Нуль! Из этого я вижу, что он подкапывался под самодержавие, которое я обязан вполне передать наследникам моим. Балашов вас известит, когда ехать. Смотрите, чтоб я всё знал. Прощайте.

Едва де-Санглен успел дойти до двери, как государь его воротил:

– Чтобы никто этого не знал! ибо Сперанский и Магницкий ничего не знают.

Как потом будет вспоминать Яков Иванович:

"Сперанского, Магницкого и Бологовского сослали.
– Балашов лишился министерства, но остался генерал-адъютантом.
– Армфельт остался при Финляндии. Морально пострадали я и Воейков; ибо Армфельт и Балашов и, наконец, сам государь назвали меня будто изобличившим Сперанского в измене, которой поистине не было; но нас не сослали, не отставили, а, лиша мест, отправили в армию, и тем набросили на нас пасмурную тень...

14 апреля 1812 г. явилс я я к Военному министру Барклаю- де-Толли, который принял меня ласково, и приказал заняться устройством будущей моей должности".

С 17 апреля де-Санглен становится директором воинской полиции при военном министре, т. е. руководителем русской военной контрразведки.

Штат у де Санглена был немногочисленным - всего около десятка человек, среди которых несколько отставных офицеров из иностранцев, имевших опыт боевых действий. Ему же подчинялась местная полиция на протяжении от австрийской границы до Балтики. Наиболее активно сотрудничали с де-Сангленом полицмейстеры городов Вильно и Ковно - Вейс и Бистром.

Все сотрудники были заняты выявлением наполеоновской агентуры в приграничных западных губерниях. Особенно важно это было в Вильно, где находился штаб армии и император.

Для начала де-Санглен поручил нескольким своим чиновникам каждый день ходить по трактирам, там обедать, все рассматривать и выглядывать. Он и сам стал ходить в знаменитейший тогда трактир Кришкевича, где обратил внимание на одного "крайне развязного поляка, со всею наружностью фронтовика, который не щадил шампанского, и бранил Наполеона напропалую".

Де-Санглен приказал полицмейстеру Вейсу попросить его к себе домой.

"Я потчевал его чаем; и при этом узнал, что ему хотелось бы возвратиться с двумя товарищами в Варшаву. Я предложил ему мои услуги, призвал начальника моей канцелярии, чтобы записать их имена и заготовить им паспорта. Между тем, я приказал Вейсу обыскать его квартиру, выломать полы; в случае нужды трубы и печи; пока я задерживал своего гостя разными разговорами".

Вскоре Вейсом были привезены, найденные в трубе печи и под полом, следующие бумаги: