Дед умер молодым
Шрифт:
Зинаида Григорьевна пренебрежительно скривила губы:
— Какой-то борзописец распоясался, а ты, Саввушка, будто и насмешки не чувствуешь в его строках.
— Ох, Зинаида свет Григорьевна, до чего же вы строги!— возразил муж.— Да почему бы и не улыбнуться шутке, коли она к месту пришлась?.. Когда вникаю в эту бумажную трескотню, нет-нет да и найду какое-либо здравое мнение. Во-первых, Амфитеатрова Александра Валентиновича, нашего с тобой доброго знакомого... А во-вторых, примечательным кажется мне слог и некоторые мысли одного репортера из «Нижегородского листка», инициалами он подписывается. «Купеческий воевода» — это, между прочим, им пущено, его словечки...
— Не знаю, Савва, да и знать не
— Напрасно, Зина. Того репортера я приметил не только по писаниям, но и по внешности. Косоворотка на нем, сапоги высокие. Вихрастый такой, мужиковатый. Да и по тому, как пишет, видать: из простонародья он. За рабочий люд ратует...
— Ну и бог с ним...
— Нет, Зинуша, ты послушай.— Савва Тимофеевич снова потянулся к отложенным было газетам: — «Со всех сторон вас окружают разные архитектурные деликатесы, а между тем по той же самой земле, согнувшись в три погибели, грязные и облитые потом рабочие возят на деревянных тачках и носят на хребтах пудовые ящики с экспонатами. Это портит общий ансамбль праздника промышленности и даже как бы иронизирует над праздником...»
— Да, ядовито,— согласилась Зинаида Григорьевна.
— Слушай, дальше что пишет этот волгарь: «Когда входишь утром в машинный отдел, чувствуешь гордость за человека, радуешься... А он, этот творец и владыка, тут же около своих стальных детищ... весь в грязном масле, в поту, в рваной одежде, с грязной тряпкой в руках и с утомлением на эфиопски черном лице... Уходишь из отдела с чувством смущения и обиды за человека... Железо главенствует, а человек служит ему...»
— Жалко, конечно, наших бедняг мастеровых,— нехотя вздохнула Зинаида Григорьевна.— Однако ты увлекся, Савва,— мне все это критиканство не так уж интересно.
— Очень жаль, Зина... А мне думается, супруге мануфактур-советника надлежит интересоваться делами русской промышленности.
— Ну хорошо, читай дальше. Что тебе там еще кажется важным?
— Вот, пожалуйста.— Морозов продолжал цитировать выдержки из газетных отчетов о выставке: — «Паровая машина Ивана Ивановича Ползунова: он опередил Аркрайта, Уатта, Фултона, Стефенсона... Но оставался безвестным 132 года. Весьма поучительно, но чрезмерно нелепо и очень грустно». Ну, это область истории, а вот, пожалуйста, и нынешний день... Почитаем, что пишут «Одесские новости». У меня, знаешь, такое впечатление, судя по слогу, что и там сотрудничает этот нижегородский автор... Итак: «Людвиг Цой вырабатывает железо по системе инженера Артемьева. Почему Артемьев сам не выпускает своего железа?» Сильно, а? Не в бровь, а в глаз... Или вот: «Мы выставляем продукты труда нашего, но где же производители, где приемы производства продуктов? Покажите формы производства — тогда это будет иметь развивающее значение для публики...» Как хочешь, Зина, а такого журналиста можно взять на службу в любую фирму... Умный, деловой человек...
Завтрак тем временем закончился. Встав из-за стола, Зинаида Григорьевна пошла в соседнюю комнату сменить утренний пеньюар на выходное платье. В открытое настежь окно был слышен цокот копыт, уже по этому звуку Морозов определил: подъехал его, всему Нижнему известный, парный выезд. Сегодня супругам предстояло участвовать в торжественном открытии павильона, где экспонируется новая картина Константина Маковского «Кузьма Минин».
— Картина яркая, стоит ее посмотреть,— говорил Морозов, надевая соломенную панаму, накидывая на плечи жены легкую мантилью,— но знаешь, Зина, Кузьма Минин, на мой взгляд, лучше запечатлен в скульптуре...
И кивнул в сторону окна — там за ветвями деревьев обширного сквера четко просматривался памятник Кузьме Минину. Особенно выделялась в бронзовом монументе высоко поднятая рука. Огромная, пожалуй, не соразмерная всей фигуре.
— Каков мужик,—
восхищенно произнес Савва Тимофеевич,— наш брат, ухарь-купец... Из таких, что широко и далеко глядят, и Строгановы, и Демидовы вышли... Такой и царю не поклонится...Зинаида Григорьевна поморщилась:
— Ну и вкус у тебя, Савва... Неудачный памятник, грубый...
Всероссийский торгово-промышленный съезд был задуман Сергеем Юльевичем Витте как демонстрация верности экономической политике Александра Третьего, который за пять лет до того — в 1891 году — провозгласил покровительственные пошлины. Чтобы иностранные товары не были опасными конкурентами для продукции русской промышленности, пошлины на них были увеличены на 20 процентов. Зато империя открыла широкий доступ в свои пределы иностранному капиталу. Новые и новые фирмы основывались приезжими немцами, французами, англичанами, бельгийцами. Капиталы их, пущенные в оборот на отечественном сырье, двигали вперед добычу угля, нефти, руды, выплавку чугуна, стали, цветных металлов, производство машин. По темпам промышленного развития в последнем десятилетии девятнадцатого века Россия обгоняла все страны Европы, шла вровень с Северо-Американскими Соединенными Штатами.
В день открытия съезда в Нижнем, точно живое олицетворение мощи империи, высилась на кафедре зала заседаний богатырская фигура министра финансов Витте в расшитом золотом придворном мундире. И победно звучала над рядами делегатов и гостей министерская речь:
— Успехи нашей фабричной промышленности так значительны, приток капиталов так велик, с такой быстротой возникают новые отрасли промышленности, что строго покровительственная система, введенная покойным государем, должна быть признана мерой глубокой государственной мудрости.
Мануфактур-советник Морозов искренне аплодировал речи министра финансов. Не покривил он душой и на ярмарке, когда купечество давало банкет в честь глубокопочитаемого Сергея Юльевича. Сердечно, по-дружески поднял бокал за покровителя российской промышленности. Министр финансов всесилен, стало быть, хочешь не хочешь, а надо с ним дружить, как, впрочем, и с тайным советником Дмитрием Фомичом Кобеко, которого петербургские круги поставили на пост председателя съезда.
Однако с Кобеко надо и поспорить, особенно когда поддерживает он ходатайства землевладельцев о снижении пошлин на ввозимые из-за границы сельскохозяйственные машины. «Нет,—считал Морозов,—самим нам пора научиться строить такие машины, на собственных русских заводах. Заводы такие надо создавать».
Весьма скептически встретили позицию молодого своего «воеводы» седые бородачи, заполнившие просторный зал в главном доме ярмарки. С явным неодобрением покачали головами, когда начал Мороз'ов возражать только что сошедшему перед ним с резной дубовой кафедры профессору Менделееву.
Дмитрия Ивановича провожали долгие рукоплескания. И стало тут Савве Тимофеевичу как-то неловко, боязно. В самом деле, после патриарха науки, славного своими трудами во всем мире, станут ли слушать какого-то рядового химика, окончившего университет в скромном звании «действительного студента»?
Однако надо заставить слушать! И Савва Тимофеевич, задумав «обходный маневр», благоговейно развернул перед собой один из недавних номеров консервативной петербургской газеты «Новое время»:
— Прошу вашего внимания, милостивые государи. Вот что пишет всеми нами глубоко почитаемый Дмитрий Иванович:
«Всероссийская выставка назначена быть смотром результатов прошлых 14-ти лет и дать указание на то, чего достигнет Россия, когда встанет в надлежащее соответствие с задачами предстоящего промышленного развития. Верю, что наши дети увидят Всероссийскую выставку, которая будет иметь значение всемирное. Русский человек реально встанет не в уровень, а впереди своего века».