Дефолт, которого могло не быть

Поздно вечером у меня состоялась встреча с Чубайсом. Он сказал, что правительство сделало все, что было в его силах, и что уж после этого фонд никак не может «бросить» Россию. Причем в тот же день представитель Белого дома Майк Маккерри сказал, что, по мнению президента Клинтона, переговоры с МВФ уже и так затянулись и что пора их завершать достижением договоренности. Но на уверенность Чубайса это никак не повлияло. К тому же, он объявил, что на этом его участие в переговорах прекращается и что на следующее утро он отправится в частную поездку в Нью-Йорк. Вдруг, ни с того ни с сего разбираться со всеми неприятностями было поручено Виктору Христенко, хотя он до сих пор не принимал вообще никакого участия в переговорах по «Большому пакету».

На этом плохие новости не закончились. На следующий день – это была жаркая летняя суббота – меня срочно пригласили в Дом правительства на встречу с Христенко и Задорновым. Принял в ней также участие еще один вице-премьер, отвечавший за социальный блок Олег Сысуев. Выяснилось, что заявленное Чубайсом как символ политической воли сокращение пенсий администрация президента зарубила на корню, посчитав эту идею чересчур наивной и даже не удосужившись показать проект Ельцину. Получалось, что и этот, и, возможно, другие ключевые элементы «Большого пакета» были в него включены без одобрения президента! И вот теперь несчастный Христенко и его коллеги лихорадочно пытались спасти пакет, а Чубайс тем временем подлетал к Нью-Йорку.

Переговоры продолжались все выходные. В понедельник 20 июля было назначено заседание Совета директоров. Камдессю был раздосадован по поводу результатов думской сессии. В то же время он согласился с некоторыми альтернативными предложениями и обещанием снова созвать Думу на специальную сессию в августе и потому решил больше не откладывать заседание Совета, но при этом сократить размер начального транша с 5,6 до 4,8 млрд долларов [185] .

Это как раз одна из тех ситуаций, из-за которых иногда утверждают, что МВФ уступает политическому давлению. В данном случае некоторые руководители министерства финансов США говорили впоследствии, что «подвигли» Камдессю на сокращение начального транша, дабы подать правильный сигнал России. Камдессю и Фишер не отрицали, что в те выходные, вполне естественно, ситуация обсуждалась со многими заинтересованными сторонами и выдвигались самые разные предложения. Однако относительно «перекомпоновки» кредита, то есть обычной в таких случаях процедуры фонда, Камдессю самым решительным образом говорил, что МВФ осуществил бы ее в любом случае, независимо от мнения министерства финансов США.

Короткая передышка

Рынки на принятое 20 июля решение МВФ сначала отреагировали положительно. Все показатели имели положительное движение (кроме, правда, еврооблигаций). Измученные российские руководители вздохнули наконец с облегчением и отправились отдыхать.

Неожиданным поворотом стало появление в правительстве первого коммуниста. 22 июля Кириенко назначил видного члена КПРФ и председателя думского комитета по экономической политике Юрия Маслюкова на пост министра промышленности и торговли.

А уже 23 июля на рынках вновь проявилась растущая нервозность. Примечательно, что в то время в Москве, впервые после назначения Кириенко на должность премьер-министра, находился с визитом вице-президент США Альберт Гор, и 24 июля он с большим энтузиазмом заявил, что российская экономика находится в надежных руках.

Как оказалось, за первые 20 дней июля (то есть до поступления денег от МВФ) резервы ЦБ сократились на 2,7 млрд долларов. Однако наличности на рынке не убавилось, поскольку ЦБ выделил кредит Минфину. Сотрудники МВФ и не подозревали, что по этому поводу в июле между Дубининым и Задорновым шел ожесточенный спор. Столкнувшись с катастрофической финансовой ситуацией, Задорнов направил в Кремль письмо, где указал, что Министерство финансов не в состоянии выплатить в срок очередные купонные доходы по правительственным облигациям, а также осуществить платежи угольной промышленности и армии. Из приложенных к письму документов было видно, что 20 июля Центральный банк списал со счетов Минфина 8,7 млрд рублей в счет погашения очередной партии гособлигаций, срок по которым наступил на предыдущей неделе. Евгений Ясин позднее объяснял мне, что формально Дубинин был, конечно, прав, но верно было и то, что он никак не отзывался на неоднократные призывы Задорнова с пониманием отнестись к его хроническим проблемам с движением наличности.

В связи с этим трудно понять, почему Задорнов настойчиво отказывался делиться с ЦБ и с МВФ недельными планами движения наличности своего министерства. Во время переговоров по «Большому пакету» он ограничивался заверениями, что его краткосрочные проблемы решаемы. А оказалось, что у него даже не было какого-то систематизированного и достаточно подробного плана движения наличности, что он, возможно, просто надеялся, что держатели ГКО, и в первую очередь нерезиденты, взамен погашенных облигаций будут снова и снова приобретать новые. Трудно понять и то, почему МВФ принимал заверения Задорнова на веру. Задним числом можно сказать, что данные Минфина были более или менее верными, но Задорнов опирался на предположение, что старые ГКО будут меняться на новые, а также на прогнозирование поведения Сбербанка, которое даже Минфин не мог предсказать.

Так же неясно, почему Задорнов отказался от помощи, которую ему предложил Маркес-Руарте. Когда он изложил свои трудности, связанные с планом движения наличности на июль-август, Маркес-Руарте, превышая имевшиеся у него полномочия, предложил использовать 1 млрд долларов из начального транша для пополнения средств Минфина сразу после сделки по реструктуризации ГКО [186] . Задорнов, правда, позднее заявлял, что это не он отказался, а МВФ отказал ему в его просьбе. Ясно одно: не имея исчерпывающих данных, мы вслепую неслись буре навстречу.

К концу июля на рынках началась паника. Видимо, у них появилось убеждение, что финансовая помощь оказалась временной и что ее вряд ли хватит даже до зимы. Доходность ГКО, составлявшая в пятницу 24 июля 55%, 27-го числа подскочила до 70%, индекс фондового рынка снизился на 5%, а курс рубля установился у нижней границы коридора.

Звучало много объяснений происходящему. Кто-то ссылался на решение Камдессю сократить размер транша и выраженное им таким образом недоверие, кто-то указывал на противоречивые результаты думской сессии, кто-то видел причину в состоявшемся 23 июля решении BNP ликвидировать свой портфель рублевых активов, кто-то считал, что всему виной общее желание привести баланс в порядок перед сезоном отпусков. Ни одно из этих мнений в отдельности не могло, конечно, объяснить события. Однако все вместе они воспринимались в контексте сохранявшейся политической неясности (Ельцин, например, за неделю до того говорил о возможных перестановках в правительстве и о «жарком» августе), и потому у инвесторов не могло быть особого желания возвращаться на рынок; они предпочитали понаблюдать со стороны.

Серьезные вопросы вызвал проведенный Минфином 22 июля аукцион трехлетних ОФЗ. Неожиданно и для рынка, и для самого Минфина он полностью провалился. Затем последовало объявление о новом аукционе, назначенном на 29 июля, на сумму 13 млрд рублей. Это превышало прогнозы текущих потребностей Минфина в наличности, и потому появились подозрения, что либо потребности правительства до тех пор недооценивали, либо возникли какие-то новые непредвиденные затруднения. В худшем варианте могло быть и так, что Минфин сам не очень понимал, что и зачем он делал.

Инвесторы всеми доступными способами пытались донести свою настоятельную просьбу о том, чтобы была немедленно сформулирована ясная стратегия заимствований и чтобы ей было обеспечено эффективное управление, желательно с участием МВФ. Стоит привести в связи с этим замечание, сделанное в те дни Алексашенко. По его мнению, у Минфина не было четкой стратегии – а если даже и была, то почему же тогда Минфин не делился ею с остальным правительством и с ЦБ? Вьюгин тоже признавался, что никакого четко составленного плана движения наличности у Минфина не было. Он говорил, что в министерстве использовали самые разные прогнозы для планирования дальнейшего финансирования, однако особой системности не было; Задорнов лучше всех в целом чувствовал и оценивал ситуацию, но при этом неохотно делился информацией.

В тот момент ни на рынках, ни в правительстве, ни в МВФ практически никто не знал, что Сбербанк, действуя то ли самостоятельно, то ли по указанию ЦБ, предъявил к обмену все имевшиеся у него ГКО со сроком погашения в июле на общую сумму 12,4 млрд рублей! Это была новость хуже некуда. Ведь когда двумя неделями раньше Задорнов обсуждал планы финансирования согласованной с МВФ правительственной программы, он чуть ли не в первую очередь исходил из того, что Сбербанк продолжит в еженедельном режиме все полученные от погашения ГКО средства тратить на покупку новых выпусков. К тому же объем конвертации, пришедшийся на других участников, оказался явно недостаточным, чтобы как-то существенно повлиять на движение наличности в ближайшие недели. Все вышло плохо: с одной стороны, конвертация долга получилась столь ограниченной, что на рынке зависли облигации, сроки погашения которых наступали очень скоро (и было ясно, что, погасив их, инвесторы не будут реинвестировать в новые ГКО); с другой стороны, рынок еврооблигаций захлестнула волна новых бумаг, и цены на нем рухнули.