Деградация и деграданты: История социальной деградации и механизмы её преодоления

Советская культура в лучшей своей части развивалась именно потому, что там имелись критерии «плохого — хорошего». Доказать Довженко, Ромму, Тарковскому, Шолохову, Шукшину, что дерьмо имеет все права на существование, вряд ли было возможно. Маяковский написал: «Крошка сын к отцу пришел, и спросила кроха: "Что такое хорошо и что такое плохо?"». Нынешний ответ такому крохе был бы толерантен: «А хрен его знает! Главное свобода». Культура, где нет критериев «хорошего» и «плохого», или они равнозначны, а также исчезли «эксперты» в этих вопросах разбирающиеся, обречена на деградацию. Ибо экспертами «хорошего» могут только творцы культуры. Если исчезают такие «эксперты», значит, в данном обществе плохо обстоит дело и с творцами.

Особенно удивительно это слышать от людей, заявляющих, что они уверовали в Бога, и при этом не в состоянии отличать божьего промысла от сатанинского. Если понимать под главной христианской идеей «любовь к ближнему», то советское искусство было вполне религиозным. Чтобы в этом убедиться, следует посмотреть такие фильмы, как «Когда деревья были большими», «Звонят, откройте дверь», «Иваново детство», «На семи ветрах» и т. д. Это фильмы о преображении человека, о том, как индивид становится личностью. И не просто личностью, а хорошим человеком. Зато нынешняя мода объявлять себя верующим никак не отражается на творчестве художников. С. Герасимов, Ю. Райзман, а тем более А. Тарковский с В. Шукшиным были «религиозными» художниками, а верующие в православие А. Балабанов или И. Охлобыстин — нет.

Мощная моральная советская («религиозная») традиция была разрушена почти полностью. То, что не удалось теоретикам и практикам «обострения классовой борьбы», то есть дегуманизации общества и искусства, в считанные годы смогли сделать адепты «свободы».

Показателен в этой связи образ Учителя в советском и либерализованном искусстве, ведь это знаковая для общества фигура. Советский учитель не просто преподаватель школы, а учитель жизни (фильмы «Сельская учительница» с В. Марецкой, «Учитель» с Б. Чирковым, «Доживем до понедельника» с В. Тихоновым, «Дневник директора школы» с О. Борисовым). Учитель в новом российском социуме — несчастное существо, брошенный в дебилизированную среду (телевизионный сериал «Школа» Г. Германики).

Ученики в советских фильмах — критичные, конфликтующие ради любви (картина Ю. Райзмана «А если это любовь?»), дружбы («Друг мой, Колька»). В постсоветском — это циники, ищущие удовольствий и карьеры — «никакое поколение». И опять вопрос: откуда такое следствие свободы?

Если советское искусство искало в человеке человеческое, то постсоциалистическое подчеркнуло наоборот — темное, лохматое, дегенеративное, смрадное.

Ремарка: речь идет не об идеализации советского искусства. Художественно слабого и конъюнктурного в нем было предостаточно, впрочем, как в искусстве любой другой страны, — одно «вечное» творить невозможно. Дело в сравнении. А оно не в пользу искусства либерализованной России.

Можно обосновано утверждать, что, по крайней мере, после 1953 года в искусстве господствовала эстетика добра, а в 1990-х годах в полную силу заявила о себе эстетика зла. Получается, что советский период продемонстрировал неэффективность добра. Зло оказалось более гибким. Оно может мимикрировать под добро, использовать ее эстетические достижения как красивую одежду. Собственно, именно это и произошло с идеей коммунизма, ставшей ширмой для реализации карьерных желаний многочисленных маргиналов и плебса в ходе «социалистической» революции. Иным путем пошел Голливуд. Там упростили проблему до четкого деления добра и зла на белое и черное, а главное — дали добру фору. Положительный герой в фильмах стал неубиваем (как в сказке: в огне не горит, в воде не тонет), и обреченным на счастливый победоносный конец. Это психологически тонизирует, но не решает проблему проникновения зла в поры общества.

Классической культурой принято считать ту, что направлена на культивирование в человеке гуманистических начал. Условно ее можно назвать «культурой света». Но фактически классикой может стать и «культура зла». Например, документальная лента Л. Рифеншталь «Триумф и воля», прославляющая германский фашизм, — безусловно выдающееся достижение кинодокументалистики. Таким образом, вопрос Пушкина о совместимости гения и злодейства был решен положительно. Художник свободен в своем праве присоединиться к одной из антагонистических сторон бытия.

В 1930-е годы М. Горький вопросил: «С кем вы, мастера культуры?» Его жизнь — свидетельство того, сколь трудно сделать выбор между злом и добром. Горький колебался, но не в выборе позиции, ибо всегда твердо стоял на позициях гуманизма, а в том, что является злом в конкретном случае. Он то призывал к революции (стихотворение «Буревестник»), но критически встретил революцию большевиков, чтобы затем помириться с ними, принять их правду и попасть в объятия Сталина… Эти метания понятны: зло многолико, демагогично, по-своему эффективно. Немало мыслителей бились над формулированием отличий добра от зла. И немало тех, кто прилагал усилия, чтобы размыть моральные критерии в искусстве и философии.

В годы «перестройки» интеллигенция получила долгожданную свободу. После чего оказалось, что новая культура ориентируется прежде всего на телесный низ, на самые простые реакции человеческого организма, на то, что называются «низменными потребностями». И ради этого интеллектуалы шли в тюрьму, писали письма протеста, сокрушили «советский строй» вместе с огромной страной? И все ради того, чтобы в России «появился секс»? Есть от чего озадачиться. Если нас «умом не поймешь», тогда надо обратиться к психиатрии. Разгромить вторую промышленную и научную державу мира, низвести культуру до уровня развлекаловки и потребиловки черни — это разве не кретинизм?

И причины создавшего положения стали искать. Вышло много статей, книг с яростной критикой и с самыми разнообразными толкованиями причин цивилизационной катастрофы (правда, такой коммерчески выгодной!). А с другой стороны, все предсказано в фильме «Пролетая над гнездом кукушки» М. Формана, где, по выражению критики, есть «прямой вызов истеблишменту героя-одиночки, олицетворяющего собой бунтарский дух Америки 1960-х». То, что борец с «истеблишментом» многократно судим и социально опасен — ни авторов произведения, ни критиков не смутило. Только в картине обитатели психиатрички проиграли персоналу, а в России — победили. (Вообще, в фильме дана ложная альтернатива «медсестра» или «вожак». Плохи оба варианта.)

При современном либерализме произошло расщепление некогда единого понятия, заложенного традицией русской литературы — художник и гражданин. Позиция либералов: «художник ничего не должен обществу», порывает с традицией русского классического искусства, гласящей, что от деятельности художника во многом зависит духовное здоровье народа, а значит, на творце лежит особая ответственность. Былой постулат освящен авторитетом Белинского, Толстого, Достоевского, Салтыкова-Щедрина, Некрасова… Декаданс начала XX века нанес удар по нему, отделив художника от ответственности перед обществом. Новое рождение декаданса в 1990-е годы восстановило старый постмодернистский «дискурс»: «Я ничем не обязан обществу. Я имею право на любую свободу самовыражения» (и способ зарабатывания денег соответственно).

Стиль искусства следует за стилем жизни. А откуда возникает стиль жизни? Английский актер Энтони Хопкинс стал миллионером, сыграв каннибала в фильме «Молчание ягнят», потом жаловался журналистам, что 20 лет играл шекспировские роли, а звание рыцаря на родине получил за фильм о людоеде. Что делать, если общество все больше интересуют брутальные развлечения, а не излишни сложные страсти драматурга Шекспира.

Почему российские либералы предпочли именно этот тип культуры (масскультуры)? Наверное, потому, что он соответствует их менталитету. Они до сих пор жалуются на советскую цензуру, которая заставляла художников либерального толка наступать на горло собственной песне и соответствовать лучшим образцам мировой художественной культуры. «Идеалом» же оказалась чернушная сторона жизни.