Дегустация волшебства (Бассейн в гареме)

Так или иначе, с девятимесячным отпрыском приходилось держать ухо востро. И когда под утро Рувимчик положил кисть и смежил утомленные очи, его сын, как все малолетние мучители проснулся по обыкновению в полседьмого утра и, выпущенный матерью поползать, выдавил все краски из запасов отца и создал на себе, на тахте и на полу удивительную цветовую композицию. Счастье, что ему не удалось добраться до мольберта, где стояла готовая копия Жибера.

Очнувшийся от сна Рувимчик чуть не стал заикой на всю жизнь, увидев маленькое разноцветное чудовище. Отмыли ребенка с большим трудом, так что Рувимчик чуть не опоздал в академию. Копию он положил в своем чуланчике на столик и убежал на занятия. А потом позвонила еще одна жена – не то третья, не то четвертая, – по правде сказать, Рувимчик иногда путался в счете, и сказала, что у детей в садике карантин, и они сидят дома, а ей, жене, нужно срочно уйти на собеседование по поводу работы. И что если Рувимчику дороги его дети, то он бросит все и приедет, потому что они сейчас одни сидят в квартире.

Несчастный Рувимчик представил, как его ненаглядные дети – девочки-близняшки пяти с половиной лет – находят спички и устраивают пожар, или ножницами режут шелковое мамино платье, а заодно и себе пальцы, или же открывают дверь незнакомому злодею с приветливым голосом, пришел в ужас и полетел сломя голову спасать собственных детей. Копию он оставил на столике, решив не закрывать дверь чуланчика и посчитав, что если Аристархову нужна копия, то он ее найдет, а с деньгами они потом разберутся.

* * *

Надежда Николаевна с деловитым видом прошла холл академии, поднялась на второй этаж и пошла по коридору. Народу там почти не было – студенты и преподаватели уже разбрелись по классам. Вспомнив Ленины наставления, Надежда без труда нашла в углу возле лестницы маленькую дверь и отворила ее с душевным трепетом. Все сходилось: маленькая комнатка, посредине – пустой мольберт. В комнате по-прежнему никого не было, и Надежда перевела дух. Не думая, что она скажет, если явится хозяин помещения, Надежда устремилась к столику, заваленному холстами. Долго искать не потребовалось, хотя она и сама не знала, какого черта здесь ищет. Тем не менее она с непонятным удовлетворением обнаружила лежащую сверху картину: размер примерно шестьдесят на семьдесят сантиметров, бассейн, мозаичная плитка на полу и женщина с длинными волосами, сидящая на краю бассейна…

– Мистика какая-то! – прошептала Надежда. – Вот же проклятая картина. А что же тогда взял профессор?

Но, приглядевшись, а главное, потрогав картину пальцем, Надежда поняла, что это копия – краски были совсем свежими.

«Так, – пронеслось в голове. – Лена поставила картину на мольберт. Аристархов, очевидно, собираясь забрать копию, вошел, увидел картину, принял ее за копию, спокойно забрал и ушел. Если бы у него было больше времени, он бы, конечно, заподозрил неладное – все-таки специалист. Сейчас я не буду думать, в чем тут дело, откуда взялась копия и почему именно сейчас профессору Аристархову понадобилась копия украденной картины. Важно одно: у профессора сейчас подлинник картины из Эрмитажа, а поскольку он думает, что это копия, то возвращать ее в Эрмитаж не собирается. Тут, в академии, мне больше делать нечего».

Недолго думая, Надежда свернула копию в рулон, спрятала в непрозрачный полиэтиленовый пакет и бросилась вон из мастерской, от души надеясь, что никого по дороге не встретит.

* * *

Аркадий Западло был личностью увлекающейся. Увлекался он в основном спиртными напитками различной крепости, предпочитая те, которые горят. Чего ему только не случалось пить в своей длинной и полной треволнений жизни! Не говоря уже об обычных напитках крепостью от двенадцати до девяносто шести градусов, он пил все выпускавшиеся отечественной промышленностью одеколоны и даже, проснувшись однажды туманным и отвратительным утром в спальне умопомрачительной мадам, влил себе в глотку флакон безумно дорогого французского одеколона. Ни он, ни мадам не могли вспомнить, как их угораздило оказаться в одной постели, а мадам так обрадовалась, когда Аркадий бесследно исчез из ее жизни, что на одеколон она махнула своей холеной рукой. Кстати, Аркадий говорил потом своим многочисленным знакомым, что французский одеколон ему совершенно не понравился – жестковат и букет невыразительный. Наш, незабвенной памяти «Тройной» или простенький «Саша» фабрики «Северное сияние», куда интереснее. То же самое говорил он и о французских коньяках, жестких и резковатых, которым предпочитал армянские петербургского разлива.

Неоднократно приходилось Аркадию пить тормозную жидкость, и он с закрытыми глазами мог определить на вкус ее марку, и даже модель транспортного средства, из которого ее слили. Однажды, когда трудная творческая судьба занесла его в Североморск, где он расписывал ромашками, васильками и героическими лицами современников столовую Штаба Флота, дружелюбные веселые подводники угостили его подозрительной жидкостью, которую они извлекали понемногу из торпедного аппарата. Жидкость была вполне сносного качества, только торпеда на учениях застряла в аппарате, и старшему лейтенанту Поползню объявили строгий выговор с занесением в вытрезвитель.

Короче, Аркадий Западло пил все, что льется. Тем не менее, когда ему перепали одновременно два заказа на замалевку чужих работ и удалось даже от обоих заказчиков выклянчить аванс, Аркадий, как истинный ценитель прекрасного, купил литровую бутылку хорошей патриотической водки «Санкт-Петербург», и теперь взирал на нее, родимую, роняя скупую слезу умиления и радостно облизываясь.

Аркадий стоял перед двумя мольбертами и переводил взгляд с одного на другой. Мастерская, в которую его пустили на два дня, принадлежала на паях трем художникам, старинным знакомым Аркадия, и носила в узких кругах цветистое название «Валтасаровы Чертоги» – отчасти из-за огромных размеров и невероятно высоких потолков, отчасти из-за того, что официальным ее хозяином числился Рудик Бальтазарян.

«Чертоги» занимали необъятные чердаки сталинского дома на Новочеркасском проспекте, были невероятно запущены, но обладали тремя неоценимыми достоинствами: здесь были горячая вода, хорошее естественное освещение и низкая арендная плата.

Поскольку в «Чертогах» обитали сразу три художника, там наличествовали и три мольберта, два из которых Аркадий для скорости пустил в дело, чтобы выполнить параллельно оба заказа. Аркадию частенько приходилось выполнять такую своеобразную работу – замалевывать какой-нибудь мазней картину, предназначенную к провозу через таможню. К нему обращались по двум причинам: во-первых, он уже набил руку на такой работе и делал ее очень быстро и качественно, а во-вторых, и это было главным – как человек сильно и давно пьющий, Аркадий абсолютно не запоминал тех картин, которые замалевывал, и поэтому не представлял для заказчиков никакой опасности.

Вот и сейчас он равнодушно переводил взгляд с одного холста, где пританцовывал на крыше покосившегося сарая бородатый еврей со скрипкой, на другой, где длинноволосая нагая женщина сидела на краю бассейна, и думал он при этом только о том, какая хорошая водка выпускается на заводе «Ливиз». Если бы через два-три дня кто-нибудь спросил его, какие картины он замалевывал в минувшую субботу в «Валтасаровых Чертогах», Аркадий Западло только совершенно искренне пожал бы плечами.

Мужика со скрипкой привез рыжий Толян, давнишний знакомец Западло. Аркадий, конечно, знал, что Толян, – человек знаменитого Штабеля, но по своему вольному и пьющему положению, совершенно одинаково индифферентно относился как к Штабелю, так и к профессору Аристархову, от которого получил вторую картину – бассейн, выложенный мозаичной плиткой, и длинноволосая обнаженная женщина, сидящая на краю.

Все три официальных пайщика «Чертогов» разбежались на выходные кто куда, и Рудик Бальтазарян, широкой души человек, дал Аркадию ключи от мастерской, предупредив его, что может наведаться четвертый пайщик – черный кот Пинтуриккио, сокращенно Пиня.

Пиня был личностью свободолюбивой и художественно одаренной, шлялся по крышам, ни в чем не ограничивая свои творческие наклонности. Для его посещений художники проделали возле одного из окон специальную небольшую отдушину, которую обозвали «Царскими вратами», и Пиня заходил в «Чертоги» величественной хозяйской поступью, оглашая мастерскую могучим мявом. Художники по-братски делились с ним остатками закуски – Пиня предпочитал любительскую колбасу и скумбрию горячего копчения – и затем, волнуясь, ждали, когда мэтр выскажет свое мнение о новых работах. Кот, наевшись, обходил мастерскую и внимательно, чуть склонив набок голову и распушив усы, осматривал работы на мольбертах. Если вещь ему нравилась, он долго сидел перед ней и минут через пять начинал громко и удовлетворенно урчать, если же он не одобрял творческий подход автора, презрительно фыркнув, удалялся восвояси.

– Если Пиня придет, – напутствовал Бальтазарян Аркадия, – ты ему дай чего-нибудь пожрать… колбаски, там…

Аркадий с готовностью кивал, но Рудик посмотрел на него с сомнением, зная, что Западло не имеет привычки закусывать. Однако на этот раз пессимизм Рудика был неоправдан: Аркадий, на радостях от удачно перехваченного аванса, зайдя в магазин за водкой, вспомнил о коте и купил полпалки полукопченой колбасы с загадочным названием «Сходненская».

Выпив для вдохновения полстакана патриотической водки, Западло покрыл оба холста специальным легко смываемым грунтом и задумался – что бы такое ему на них изобразить?