Декамерон 2

Выборы являли собой не больше, чем иллюзию. Цирк с конями, результаты которого были предрешены.

Мало-помалу в теле демократии созревала раковая опухоль потаённого общества, которое в саргузских кулуарах за глаза прозвали Глубинным Государством.

Партии могли трепаться языком сколько угодно, изображать бурную деятельность, но последнее слово было за истинными хозяевами Лардании.

Иными словами, колонисты закончили за упокой.

Глубинное Государство, естественно, не было едино. Семьи не могли поделить между собой столь богатый край. Кто-то обязательно должен был взяться за меч. И так уж вышло, что черту перешёл именно Ликург. Выходец из Храма Бурь, раз уж происходил от языческого Бога Грома. Дальний родственник Ламбезиса, не иначе.

Тираны сменяли один другого. А когда империя дорвалась до Дельмеи Магны, аннексировав Полуостров, в Саргузах стали заправлять префекты. Шутка ли, они тоже стали тиранами, ведь только через язык силы до провинции доходит, что есть порядок. Мелкие царьки в Ларданах, пресмыкались они только перед венценосцами.

Лурские короли. Сарацинские эмиры. Норманнские герцоги. Все они придерживались принципов тирании. Начиная с правления Ликурга, на юге Полуострова демократией и не пахнет. И если Саргузы станут новой вотчиной архонта, навряд ли он передаст власть обществу мертвецов.

Помнилось Флэю, в учебке профессора часто задавали им провокационные вопросы, спрашивали, кто что думает. Об установлении тирании — в том числе. Тогда будущий ренегат лишь пожимал плечами: что он мог сказать о монархии, если считал её нормой жизни? Кродо ведь тоже находился под эгидой своего самодержца.

Теперь же, оказавшись меж двух огней, Альдред явственнее укоренился в положение вещей.

Демократия казалась ему мифом, обглоданной косточкой, что бросают собакам. Ещё и не каждую псину до кормушки допускают. Подчас народ внутри себя неспособен договориться, как ему жить дальше, вот и вступают в дело теневые хозяева общества. Не рай на земле, но цирк и кукольный театр.

Может, монархия и честнее. В иерархической пирамиде отчётливо видно, кто кому на голову гадит и обдирает до нитки. Жизнь понятна и проста, примитивна.

Целое государство существует ради благосостояния и амбиций одного человека. Тот в благодарность смахивает крошки обратно с барского стола. И если кто-то рождён месить навоз под ногами, выше этого не прыгнет.

Но Флэй видел вооруженное столкновение двух миров. Нежданно-негаданно стал участником великого побоища. В основе своей нынешняя война — конфликт континентов со взаимоисключающими религиями и идеологиями. Одна сторона отчаянно пытается сожрать другую. Дабы кто-то расширил пределы своей власти, элиминируя конкурента.

Ламбезис, как бы ни прикрывался идеей создания лучшего мира через Хаос и Смерть, был нацелен ровно на то же самое.

Альдред считал, что демократия, что монархия — тупик. И если существовал в мире третий путь, он бы хотел его найти.

Впрочем, статуя являлась не единственной достопримечательностью на площади. Чуть ли не весь участок засадили крестами, на которых распяли кучу народа. Это была настоящая картина маслом. Всем естеством своим она кричала о переменах, приключившихся в Городе Тиранов.

Распознать казнённых дезертир сумел по их одеяниям. Священнослужители высшего эшелона. Чиновники всех мастей. Городская стража. Разъяренная толпа всё-таки добралась до тех, кто правил их волей и умами, бросив в самый ответственный момент.

Глаза ренегата бегали вдоль рядов. Он подсчитывал количество жертв, не беря в расчёт тех, что легли костьми прямо под крестами.

Постепенно ситуация в Акрополе прояснялась: народ учинил кровавую жатву, а когда сюда пришёл окапываться корпус, инквизиторы выбили восставших. Опять же, до повала крестов руки их не дошли.

Традиция распятия досталась просвещенному обществу гармонистов от языческой империи дельмеев. Однако вспоминали о подобной казни очень редко. До сих пор.

Над Площадью Самодержца висела замогильная тишина, так что ренегат решил пройтись немного вдоль рядов, изучая каждого отдельно взятого бедолагу.

Их прибили по рукам и ногам. Бросили умирать под розгами дождя и плетьми солнца на радость окрестному воронью.

Шутка ли, ни один крест не рухнул за минувшие дни. Чёрные птицы вдоволь поели человечины. Упырям бы ничего не досталось. После пиршества падальщиков остались только лохмотья, тухлые труднодоступные объедки да потемневшие кости, местами дроблёные гвоздями.

Остаётся загадкой, где горожане взяли столько древесины и железа. Видать, и впрямь околачивались мятежники долгое время тут. Упорства им было не занимать. Гнев народа не знал границ. Жители Саргуз были разочарованы.

В Церкви, во власти, в охранителях.

Здесь, в Ларданах, никто не живет в большей роскоши, чем они.

Лучшая пища, большие права, длинные слитки червонного золота и серебра высшей пробы.

Высокородных гостей норманнского самодержца стыдит и возмущает положение вещей на Юге Полуострова. Им не понять, почему Герцог кормит от пуза тех, кто держит его народ в ежовых рукавицах. Или, вернее сказать, не даёт выйти за строгие рамки.

Феодал легко сорил деньгами, потому что был уверен: его династия будет править в Саргузах вечно. К тому же, его кубышка бездонна. Золото из неё так и сыпется — конца и края не видать.

Хотя священники всё же — отдельный разговор. Немудрено, что в народе их ненавидят кишечно, пусть люди и веруют в Равновесие. Рыба гниёт с головы, и богаче Папы Цимского нет никого. Вернее, потягаться с ним на Западе способен лишь кайзер Священной Империи Луров.

Земля, отданная во владение Церкви, вообще притча во языцех.

Посредничество между мирянами и Противоположностями избавляет их глашатаев от многих бед, которые толкают в могилу простых смертных каждый день. Совсем не удивительно, что этим баловням судьбы очень часто становится скучно, и они пускаются с головой во все тяжкие.

Вокруг местного епископата давно гуляли самые разные слухи. В той или иной степени молва очерняет заместителей Света и Тьмы. И пускай иной раз на суд публики выносили живые свидетельства бесчинств, честной люд смотрел на это сквозь пальцы да махал руками.

Для них церковнослужители были точно живыми иконами. Святыми и невинными. Себя же они — грязный, немытый плебс — были готовы стегать плетью за малейшую, безобидную ложь. Посыпать голову пеплом всякий раз, когда потаённое животное чувство вдруг возобладает над человеческим разумом.

Тем громогласнее и жутче воспылало дикое пламя ненависти с приходом чумы.

Голословные заверения архиепископа эхом отдавались в священных залах. Будто сами герои Двенадцати Столпов на фресках под сводами собора призывали паству к смирению. Но люди продолжали гибнуть.