Декларация независимости или чувства без названия (ЛП, фанфик Сумерки)
Шрифт:
Она выглядела нервной, когда отвернулась от меня. Я схватил ее подбородок, придвигая к себе ее лицо так, чтобы она посмотрела на меня. Мне нужно было сказать ей, что я привязан к ней и ничто это не изменит, она не должна ничего делать, только быть со мной рядом. Я не смог сдержаться и поцеловал ее пухлые губки.
Да, я признаю это. Я, черт возьми, влюблен, и киска тут не при чем. Она привязала меня к себе одним лишь сиянием своих шоколадных глаз.
Я дал ей передышку, потом легонько поцеловал и постарался объяснить, заверить ее в том, что она дает мне больше, чем я заслуживаю, и она не должна делать для меня все это дерьмо. Я видел, как ее глаза наполняются слезами и одна слезинка скользнула вниз по щеке. Я стер ее, мое гребаное сердце усиленно забилось в груди только от одного ее вида. Я сказал Изабелле, что надеюсь, буду ее достоин, что смогу быть тем, кто ей нужен. Сколько бы она ни могла мне дать, я мог дать ей еще меньше. Я не мог обещать ей ничего относительно будущего,
Она выглядела шокированной моими словами и пробормотала, что я слишком хорош для нее. Я засмеялся, хотя и не должен был, она, черт возьми, говорила серьезно, но она была неправа, и это смешило. Все хорошее во мне было материальным и незначительным. Я хорошо выглядел, был богат, ну и что? Когда дедушка умер, он оставил нам по шесть миллионов долларов, половину из которых я получу через несколько месяцев после своего восемнадцатилетия. Остальные – когда мне исполнится 25. Джаспер и Эммет уже получили свою долю, но никто из них не прикасался к этим деньгам, пока не было повода. Мы могли снимать деньги с отцовского счета и свободно тратить их, на что хотим. Хотя ни один из нас не перегибал палку, мы не тратили сотни и тысячи долларов на машины и прочее дерьмо. То есть да, я мог купить ей мир, если бы захотел, у меня была возможность дать ей все, чего она только пожелает. И не было ничего такого страшного в моем темпераменте и самолюбии, чтобы она не могла получать удовольствие от моего присутствия.
Я сказал ей это и она засмеялась. Она начала рассказывать, каким на самом деле она меня видит, а я лишь смотрел на нее, чертовски удивляясь тому, каким я выглядел в ее глазах. Она обратила внимание на такие вещи, которые я никогда не замечал и не считал важными, просто чувствовал, что правильно поступать именно так. Например, поделиться с ней шоколадкой или дать книгу. Я имею в виду, все это дерьмо было тривиальным, я не прилагал к этому никаких усилий. Делать все это было лишь проявление здравого смысла. Но очевидно для нее это много значило. Она сказала, что мои плохие качества и привычки не являются определяющими меня вещами, и это заставило меня вспомнить слова отца, произнесенные им в кабинете, о том, что только сильная женщина может видеть сквозь оболочку. Я понял, что она, черт возьми, видела меня, и не таким, каким я должен был ей казаться. Она не смотрела на меня, как на своего хозяина, на того, кто имеет над ней власть. Она видела меня обычным семнадцатилетним парнем со взрывным характером, но у которого все еще было сердце и он не хотел быть монстром.
Я обхватил ее рукой и прижал к себе, просто желая обнять. Я все еще не сказал, что действительно к ней чувствую, не мог выдавить из себя эти три чертовых слова. Но я хотел открыться ей и надеялся, что после всего она тоже сможет это почувствовать. Мы говорили о Джеймсе и я заверил ее, что она будет в безопасности. Тогда она спросила меня, что такое goomah. Гнев внутри меня вспыхнул с новой силой, но я постарался успокоиться, зная, что мне нужно держать под контролем свой проклятый характер. Противостояние с Джеймсом ни к чему хорошему не приведет. Я постарался объяснить ей все, избегая вульгарности, я знал, что она чувствительна к таким вещам, особенно после того, как ее отец фактически сделал ее мать goomah против ее воли. Она поняла, что я имел в виду, а затем она сказала, что я могу называть ее рабом, но это слово только еще больше разозлило меня. Она не ставила на мне штампы, и я, черт возьми, не буду ставить штампы на нее – она была намного больше, чем это дерьмо.
Я сказал ей, что я лучше погибну, чем позволю кому-то обидеть ее. Как говорила моя мать: ты должен присматривать за теми, кто не способен сделать это сам. Будь моя мать здесь, я уверен, она сказала бы именно это. Она бы улыбнулась своей счастливой полуулыбкой и посоветовала мне быть терпеливым и понимающим, потому что по какой-то непонятной причине она уважает меня, хотя я не заслуживаю это дерьмо, а еще она приказала бы мне защищать ее, потому что сама она себя не защитит. Сидеть в стороне и молчать – это никогда не поможет жертве, это помогает только охотнику. И это напомнило мне о поэме о Холокосте под названием «Сначала они пришли», которую мы читали в школе на уроке английского. Я едва запомнил ее тогда, странно, что вспомнил сейчас, но именно теперь в ней появился смысл. Мой мозг, похоже, сохранил это дерьмо, ожидая идеального момента, чтобы использовать. Если я не могу постоять за того, кто в этом нуждается, кто, черт возьми, тогда постоит за меня?
Когда я был в отцовском кабинете, и он сказал, что сам по себе тот факт, что двое людей, таких, как она и я влюбляются, вовсе не означает, что мы должны быть вместе, это может причинить нам страдания. Я убедился в том, что сам он никогда не принимал подобное с распростертыми объятиями; он слишком много рисковал в своем счастливом маленьком пузырьке, который он считал жизнью. У него было достаточно проблем с работой, он
не хотел, чтобы что-то добавило ему проблем еще и в его доме. Дом был его святилищем, где он забывал о странном и полном хаоса мире за его пределами. Иногда я разделял эту точку зрения. Это огромный риск и все вокруг может стать чертовски беспорядочным, если нарушить границы. Но в одном он прав. Все зависит от девушки. И я без тени сомнения знал, что эта красавица, сидящая передо мной, того стоила. Она стоила каждой секунды той потенциальной боли, которую могла мне причинить.И я вдруг понял, что если бы моя мать видела меня все эти годы, она была бы разочарована. Но я также знал, что увидев меня сейчас, она бы меня одобрила. И была бы счастлива, узнав, что я раскрываюсь и выбираю нелегкий путь. Она посоветовала бы мне быть достаточно сильным и воспользоваться подаренным шансом. Ее девизом была фраза ‘Nella vita – chi non risica – non rosica’, не рискнув – ничего не выиграешь, и такие странные слова как «Иди, и сделай их, тигр». Да, моя мать была именно такой, я не знаю, что она нашла в моем пессимистичном отце. Черт, наверное, то же, что Изабелла нашла во мне, если представить, что я похож на него, а она на мою мать. L'amore e cieco – Любовь слепа. Все что я знал – будь она жива сейчас, она бы чертовски мною гордилась, и только это имело значение. Моя мать всегда видела в жизни добро, и она бы поняла, что то, что я познал с Изабеллой, было намного лучше, чем просто «хорошо».
Я любил ее, я, черт возьми, умер бы за нее, если бы пришлось, это и есть любовь. Все произошло так быстро, ослепило меня, я все еще пытался справиться с этим, осознать, но в одном я был уверен: я не могу жить в мире, где не будет ее.
Она смотрела в мои глаза, как будто читала мою гребаную душу. Я не знал, что она там искала, что пыталась увидеть, но я надеялся, что она нашла это. Потому что когда я смотрел ей в глаза, мне казалось, что все эти последние девять лет я провел в поисках чего-то, чего и сам не знал. Искра жизни, которая умерла вместе с матерью, возродилась в ней.
Она немного нахмурилась. – Как часто ты проникаешь ко мне в комнату? – спросила она, все еще не отводя взгляда от моих глаз. Какое-то время я сидел, просто глядя на нее в ответ. Я не мог лгать ей, не хотел.
И я ответил: – Каждую ночь.
Она все еще продолжала смотреть нам меня, а я ждал ее ответа. Какая-то часть меня ждала, что она даст мне пощечину или назовет меня извращенцем, но она так не сделала. Она просто откинулась на спину и снова прижалась ко мне. Я наклонился и поцеловал ее макушку, закрывая глаза и вдыхая ее запах. Мы смотрели остаток фильма в тишине, просто наслаждаясь близостью. Она внезапно уснула, и я аккуратно отодвинул ее, стараясь не разбудить. Потом нежно поднял ее и перенес на кровать, положив поверх одеяла. Я завел будильник на 6:30, у меня не было выбора, утром надо было идти в школу, затем пошел и выключил телевизор. Я колебался, выключать ли свет, потом все-таки выключил. Я знал, что она спит при свете, и откровенно говоря, сам бы не смог уснуть. Я охраняю ее, значит, она не должна бояться темноты, когда я рядом. Я взял оружие и положил его на стул возле стола. Потом лег на постель рядом с ней, придвигая ее к себе. Она уткнулась мне в грудь и еле слышно вздохнула, когда я накрыл нас одеялом. Я впервые в жизни, черт возьми, спал с кем-то вместе и переживал, что не смогу уснуть, но быстро погрузился в сон, ощущая ее в своих объятиях.
Декларация независимости ИЛИ Чувства без названия. Глава 28 (продолжение).
Я проснулся от пронзительного звона будильника, и быстро его отключил. Звук испугал меня, потому что звучал он не так, как мой будильник. Я понял, где я, когда несколько раз моргнул, чтобы прояснить туман в голове. Тут я услышал, как Изабелла забормотала, переворачиваясь. Она все еще спала и улыбалась, видимо видела сон. Я с минуту смотрел на нее и моментально почувствовал, как в груди что-то дрогнуло, когда она прошептала мое имя. Я наклонился и чмокнул ее в щеку, перед тем, как выбраться из постели. Я схватил пистолет и пошел к двери. Открыл дверь ключом и засунул пистолет за пояс, спускаясь вниз по ступенькам. Я столкнулся с отцом на втором этаже, он смотрел на меня какое-то время. Он выглядел черт побери измученным, как будто ему совсем не удалось поспать.
– Джаспер останется с ней сегодня, – пробормотал он. – И я буду рядом. – Я кивнул и отвернулся, спускаясь на первый этаж. Взял кукурузные хлопья и заварил их, взял попить и пошел наверх в свою комнату. Я надеялся быстро принять душ, натянуть что-то из одежды, возможно последнюю пару чистых гребаных джинсов. Когда я оделся, я снова спустился вниз. Провел несколько минут с Эмметом и в 7:30 направился в школу. На кухне я заметил Джаспера и задержался, пока Эммет не вышел на улицу.
– Позаботься о ней, хорошо? – сказал я. Он улыбнулся и кивнул, по-скаутски отдавая честь рукой. Я усмехнулся про себя и тряхнул головой – он никогда, черт возьми, не был бойскаутом. – И сделай мне одолжение, скажи ей, что она может зайти в мою комнату и заняться стиркой и уборкой, но только не потому, что она должна, а потому, что я оценю, если у меня будет пара чистых штанов на завтра. Не думаю, что мне стоит всю следующую неделю ходить в эту гребаную школу в одних только боксерах.