Дела семейные

— Ну что, Сережа? — крикнула мама, деликатно отодвинув тарелку с творогом. — Есть результаты?

— Ни черта нет, — появился на веранде папа и почесал лоб. — Бюро ремонта уже не работает, а на АТС таких справок не дают.

— Ужас, ужас, просто ужас! — сказала тетя Зина, глядя сквозь тюлевые занавески на темную улицу. — Я не нахожу себе места! — сказала она, не покидая своего стула и собираясь расплакаться. — Надо что-то срочно придумывать! А где Катерина? На верху? Кирилл, позови ее, пожалуйста…

И то, как тетя Зина сказала «ужас, ужас, просто ужас!», и как она поджала губы и заморгала крашеными ресницами, и ее вопрос о Катьке, словно она спрашивала, где их с дядей Жорой дочь, чтобы сообщить ее нечто ужасное об отце, произвели на меня гнетущее впечатление, и я тоже стал представлять себе самое худшее. Может, их там убило током, например. Или дядя Жора повез Сергея Сергеевича в колясочке на залив, и какой-нибудь «маз» или «татра» сбили их на Приморском шоссе. Или колясочка с Сергеем Сергеевичем выскользнула у дяди Жоры из рук и покатилась, набирая скорость, под горку, к заливу, к шоссе…

Сверху спустилась Катька, и женщины разом заговорили, что надо немедленно заводить машину и ехать всем вместе в Комарово, спасать, пока не поздно, дядю Жору и Сергея Сергеевича, потому что нет никаких сомнений, что обязательный дядя Жора, будь все в порядке, позвонил бы и сказал, что задерживается.

— Да успокойтесь вы! — громовым голосом сказал папа.

Женщины разом замолчали.

Катька стала набирать комаровский номер, тетя Зина вышла на улицу и стала смотреть в конец Кривоносовской, мама под шумок отдала лечебный творог Чарли, а папа, почесав затылок, взял ключи и пошел к гаражу выводить наш «жигуленок».

Папа сказал, что поедем только мы с ним вдвоем, и точка. Поедем после двенадцати, дождавшись последней электрички. Сказано было так, что у меня мороз пробежал по коже, — я представил себе, что дела действительно плохи, если папа не берет слабонервных женщин, а тетя Зина ни к селу, ни к городу вдруг вспомнила, что дядя Жора уже месяц, как отпустил дурацкую бороду и ходит с ней, воображая из себя академика Курчатова.

— Да ну тебя, — осуждающе сказала мама. — При чем здесь борода!

— При том! — упрямо повторила тетя Зина и опять заморгала глазами.

До меня не сразу дошло, что она терзается мыслью, будто борода отпущена специально, чтобы понравиться какой-нибудь другой женщине. Это в сорок-то один год!.. При взрослой шестнадцатилетней дочке! Ха-ха!.. Дает тетя Зина. Мне, например, было понятно, зачем дядька отпускает бороду: чтобы соседи не путали его с братом-близнецом. Хорошая такая борода полешком, два шпаненка-внука могут ухватиться и висеть, говорил дядя Жора…

2

Едва мы с отцом вышли из машины и хлопнули дверцами, как за глухими воротами дачного кооператива поднялся собачий лай, и в будке с крылечком погас свет. Отец поднялся по ступенькам и решительно постучал в дверь.

…Сторож оказался поддатый и не сразу понял, чего мы хотим.

— Если телефон не отвечает, значит, дома нет, — разводил он руками в кисло пахнущей будке; настоящий пенек в тюбетейке; вернее, в кепке. — А чего я могу? Ничего я не могу. Мне пост даден, я стою. — Он курил «беломор», и мне казалось, что еще чуть-чуть, и меня вытошнит. — Вот, как в семь вечера заступил, так и несу… А что телефоны? Телефоны у нас работают…

Порывшись в карманах, отец протянул сторожу железный рубль и сказал, что мы сами дойдем до дачи академика В-ва. Сторож пропустил нас, и мы спешно пошли по гравийной дорожке от фонаря к фонарю. Собаки потявкали нам вслед и отстали.

Первое, что я увидел, когда мы подошли к темной даче Сергея Сергеевича, был серый кот Ерофей, сфинксом застывший на крыльце. Подпустив нас поближе, он сел и в ответ на мое приветствие протяжно мяукнул, словно жаловался, что его не пускают в дом.

— Не фига себе, котяра, — шепотом сказал отец. — Это Ерофей, да? Чего это он на улице?

Ерофей стал бодать головой запертую дверь и мяукать, словно просил, чтобы мы поскорее впустили бедное домашнее животное внутрь, где ему и полагается находиться в темное время суток. Отец, шурша кустами, обошел дом и, вернувшись на крыльцо, нажал кнопочку звонка. Подождал, прислушиваясь, и снова позвонил, на этот раз трелью. Я отошел от крыльца и стал смотреть, не зажжется ли окно на втором этаже. Или на первом… Я видел, как отец присел к замку и попробовал подергать дверь, определяя, с какой стороны она закрыта. Но не определил. Вот он снова позвонил и тут же припал ухом к двери. Мне показалось, что за окнами второго этажа послышалось глухое мычание. Я напряг зрение и слух, но больше ничего не заметил и не услышал. Вновь завел свою песню Ерофей, и папа, топнув ногой, прогнал его с крыльца.

— Н-да, — тихо сказал папа и задумчиво посмотрел на светящееся окно соседней дачи; он размышлял насчет визита к соседям. — Черт его знает, как-то неловко… Выковыряв из-под манжета рубашки часы, отец принялся разглядывать циферблат. — Без двадцати час уже…

— Ты слышал? — я тронул его за плечо. Мне показалось, что в доме раздался стук.

— Тихо! — отец вскинул палец.

Теперь мне стало казаться, что в доме скрипнули ступени; я знал, что из тамбура за дверью идет лестница на второй этаж. Там обычно ночевали гости.

— Фантомас какой-то, — сказал отец и вновь принялся звонить и прикладывать ухо к дверной щелке. Я отступил от крыльца и задрал голову. За стеклом неподвижно бледнела занавеска. — Пошли к соседям! — сошел с крыльца папа.

Соседи сказали, что приехали на дачу вечером, и никого не видели и не слышали. Приятный дедушка в майке и тренировочных штанах предлагал зайти и напиться перед обратной дорогой чаю с вареньем и свежими калачами из филипповской булочной на Старо-Невском.

3

… Тетя Зина с мамой дежурили на подъезде к даче, и мы, открыв для них задние дверцы, впустил женщин в машину.

— Свет не горит, никого нет, — отрапортовал папа. — Соседи приехали поздно, ничего не знают. Сторож на воротах заступил в семь вечера. Пьян. Тоже ничего не знает…

Мы въехали на участок, тетя Зина вышла из машины, закрыла лицо руками и заплакала. Я поднял к себе наверх, сел на кровать и на всякий случай заткнул пальцами уши.

Я так и не понял, — шебуршался кто-то в доме, или нам казалось? И почему папа на обратной дороге сказал, что об этом не следует рассказывать женщинам? Только ли затем, чтобы они не строили себе иллюзий?..

— Ты же знаешь тетю Зину, — раздумчиво сказал отец. — Плюхнется в машину и потребует снова ехать в Комарово. А что это даст? Сам понимаешь…

Я не понимал, но промолчал. А не понимал я самого главного, — куда делись дядя Жора с дядей Сережей, и почему отец не поехал прямиком в милицию, и не согласился шариться при свете фар в дюнах, в которые упиралась сбегающая от академических дач дорога. А? Если предположить, что они пошли на залив?..

Когда я спустился вниз, мама отпаивала заплаканную тетю Зину пахучими каплями, а Катька накручивала телефон и пыталась дозвониться до городской милиции, чтобы вызнать номер, по которому сообщают об увезенных скорой помощью и доставленных в морг. Веселенькая тема, ничего не скажешь.