Делай, что должно. Легенды не умирают

— Только чтобы я после твоих уроков на своих ногах ходить еще смог! — дурашливо ужаснулся Кречет и, посерьезнев, добавил: — Спасибо, Яр.

Уточнять, за что, мальчишка не стал. А Кречет в очередной раз увидел его отличие от своих, родных приютских. Было все-таки в Яре что-то такое, делавшее его то ли старше, то ли инаковее, чем полагалось бы быть подростку четырнадцати лет. Время ли, заключенное в старинных книгах, или интуиция, о которой так часто писал в дневниках Аэно, называя и даром, и проклятьем одновременно, делали его таким?

Расспрашивая прохожих, они добрались до небольшой площади, за которой начинался разросшийся из нескольких улочек ремесленный квартал. На площади же Яр углядел выбивающуюся из почти уже привычного окружения вывеску телеграфа.

— Кречет, как думаешь… — он остановился напротив входа и закусил губу в тяжелом раздумье. — Как думаешь, мне стоит отправить телеграмму папе и дедушке с бабушкой?

— А ты сам этого хочешь? — тихо уточнил Кречет. — Боишься, что приедут и заберут? Или боишься, что они за тебя беспокоятся?

— Деду я просто обязан написать, что все хорошо, и я добрался до Эфар-танна. Родители… Не знаю. Думаю, я могу отослать одну телеграмму. И если отец волнуется, дедушка его успокоит. Сообщит по телефону ровно столько, сколько сочтет правильным.

— Вот и пошли тогда. И я Белому напишу, что добрался, — Кречет порылся по карманам в поисках мелких монет. — Пошли, пошли, раз решил уже.

Пока Яр сочинял свое послание, Кречет умудрился разговориться с веселым молодым горцем, который и отстукивал ключом передачи, о том, где именно в ремесленном квартале стоит поискать мастерскую, чтоб там могли посмотреть двигатель роллера. Горец искренне удивился диковинке, Кречет только улыбнулся — как у него глаза-то вспыхнули. Не будь на работе, наверное, сам бы побежал показывать, куда, как и что, а там глядишь и выпросил бы разрешение покататься… Ничего, если в Эфаре останутся — еще будет возможность встретиться и поговорить. Так что телеграф покидали со спокойными сердцами, сделав одно, но очень важное дело.

Со вторым не задалось. Да, нужную мастерскую они нашли, еще издали увидели аккуратно сложенные под навесом запчасти и блоки механизмов, самых разных, от каких-то сельскохозяйственных агрегатов до моторов и сложных узлов трубопровода. Да, хозяин покивал — роллер ему и самому было бы интересно починить, экую диковинку. Но — не сейчас, сейчас и праздник, и пора горячая, всем все нужно. Вот найдется свободный денек — так с радостью, но если молодому нэх нужно срочно, то никак, никак не раньше чем через пару недель…

Кречет только махнул рукой, стараясь не показывать, как расстроился. Одно дело хорохориться, что на лошади придется выучиться ездить, а другое действительно остаться без средства передвижения, да и, что уж там говорить — почти друга. Может роллер не был живым, но не раз выручал и поддерживал в трудные минуты, а еще был напоминанием о Белом.

Договорившись, что если мастер освободится, то пришлет посыльного, Кречет вышел из мастерской, огляделся, выискивая оставшегося снаружи Яра.

— Ну все, я свободен. Куда теперь?

Спрашивать, как прошел разговор с мастером, Яр не стал — по лицу Кречета все было ясно.

— Прогуляемся по городу, пока народу мало? Просто так, побродить.

— Давай. На площадь еще свернем? Ну, до вечера — хочу на костровой столб глянуть, пока его еще дровами не заложили.

Костровые столбы были изобретением земляных, как-то очень легко и просто прижившимся по всем объединенным землям. Кречет читал о них еще в детстве, и как-то запало в голову, что в каждом городе столбы свои, отражающие историю и традиции именно этого селения. Поэтому и хотел взглянуть: ташертисских столбов навидался, когда куда-то с Белым выбирался, или, если тот один ездил, тоже всегда тряс, чтобы рассказывал, что видел. А тут своими глазами взглянуть и понять, что же для Иннуата важнее всего.

— Пойдем сейчас, — загорелся Яр, потянул за руку. Он Иннуат принял всем сердцем и сразу — во многом потому, что о городе, рядом с которым родился и жил, Аэно писал много и подробно, охотно. Тогда, правда, не было еще никаких костровых столбов, да и самого кострища, как такового, тогда не было, никто не огораживал круг.

Его и сейчас не огородили, но на каменной вымостке площади видно было, где горит огонь каждый год по три раза. Камень там, что удивительно, не потрескался и не покрошился, прогорев, а словно бы оплавился. Не иначе снова работа земляных нэх, напитавших его силой, достаточной, чтобы выдержать Стихию.

А высокий, заботливо отчищенный от сажи каменный столб венчали фигурки рыси, выгнувшей спину, и цапли, крылья которой складывались в щит, прикрывающий рыси спину. И мастерство резчиков было таким, что и Яр, и Кречет словно воочию увидели Уруша и Чи`ата. А потом, присмотревшись, и Шайхадда, обвившего колонну, и огненную ослицу, и встрепанного кота с распушенным хвостом. И стилизованные завитки ветра — память о нехо Аирэне, и бурунчики воды — это, наверное, Ниилела Звонкий Ручей.

Здесь помнили и ценили своих героев. Тех, кто когда-то защищал эту землю, неважно, родился ли он в горах или пришел с далеких равнин и пустынь. И это настолько отличалось от красивых, но каких-то безликих костровых столбов Фарата, что Кречет долго стоял, молча запрокинув голову, вглядывался в насмешливо сощуренную морду рыси.

В Фарате… эх, да что говорить? Портреты героев прошлого были, барельефы — вот уж чего немеряно тогда понаделали. Статуи, Стихия забирай, статуй этих — не пройти. Только отчего-то все герои в виде статуй были безлики и сливались в хоровод каменных истуканов. Или просто ему, очарованному, надышавшемуся магией и ветрами Эфара, все казалось так сейчас? Да нет, ведь когда был ребенком, возникало то же ощущение…

Насмотревшись на столб, отправились гулять по городу. И везде Кречет видел то же самое отношение. Бережное. Любящее. Сдержанное. Именно этими словами он мог описать редкие барельефы, украшавшие каменные стены домов, флюгера, порой гнувшие рысьи спины или распахнувшие навстречу ветру крылья. Здесь не было излишеств и избытка, не было статуй: узкие старые улочки, куда их ставить? Но именно это — камень, буквально дышавший теплом рук мастера — нэх ли? — грело сердце.

— Картина, — вспомнил Яр. — В замке должна быть, та, помнишь, я рассказывал? Где нэх фаратские нарисованы. Ее Кэльх писал, я так ее хочу увидеть!

— А разве она не у Солнечных оставалась? — удивился Кречет. — Вроде Аэнья в дневнике упоминал, что её там повесили.

— Солнечные ее в дар анн-Теалья анн-Эфар передали, а они нам — гобелен. Тот, на котором два рода вытканы и пересекаются.

— А-а-а. Ну увидишь, значит. Не думаю, что её тут прячут.

— А еще портретную галерею.

Аэно описывал и замок, и, хотя Кречет сам уже прочитал все его книги, в пересказе Яра все равно это звучало как-то иначе. Так… по-детски восторженно, так открыто-светло и так… по-эфарски. И как еще описать это ощущение, Кречет не знал. Только чуял, чуял: не уедет мальчишка осенью домой, как пить дать, останется здесь, зубами вцепится хоть бы и в костровой столб — и останется. Потому что здесь его место, и здесь ему принимать Стихию.

Они бродили по городу до самого вечера. Купили одну на двоих лепешку и кувшин молока, поели, сев на каком-то камне, приткнувшемся между домами, таком огромном, что его, видно, решили не трогать, оставив, где лежал. Кречет задумчиво смотрел на стены этих домов, буквально враставшие в необъятную глыбу, смотрел на горцев, идущих мимо. Полнился какого-то предчувствия, с которым и легли спать, совсем поздно вернувшись в «Медный котел», набродившись по Иннуату до гудящих ног и совершенно пустых голов.