Делай, что должно. Легенды не умирают
Шрифт:
— Этин-нахар, а как вас зовут?
Тот встретил его взгляд, усмехаясь:
— А меня не зовут, сам прихожу. Но тебе, Эона, скажу, все равно ж доищешься. Янтором люди кличут.
— Как гору? — невольно удивился Кречет, оторвавшись от своей кружки.
— Как Отца Ветров! — поправил его Яр.
Горец кивнул, вернулся к очагу, помешивать густую похлебку, закипающую в котелке.
— Я могу чем-то помочь, этин-нахар?
— Отдыхай, Эона. Хотя… Схожу я кой-куда, пригляди за нашим обедом. А как вернусь, поедим — и будешь мазь для крылатого готовить.
Аэньяр преисполнился важности своего задания и тут же подхватился с места, вызвав у старших мужчин одинаковые улыбки.
Янтора не было около получаса. Похлебка сварилась, и Яр снял ее с
— Солнечная кровь! — обрадовано опознал Яр. — И кровавик. О, а это камнеломка?
— Верно. А еще семена «снежного поцелуя» и живокост. Через неделю Кречета на ноги поставим, — Янтор мимоходом потрепал рыжеватые вихры мальчишки, снова выбившиеся из косы, улыбнувшись энтузиазму, с которым тот оглаживал лекарственные травы. Сразу видать, к чему душа будет лежать.
Под их трескотню — Яра и огня в очаге — Кречет, пообедав, и уснул. Сквозь сон слышал, как языки пламени лижут бока котелка, как слизнули упавшую в огонь травинку, как сыплются и сыплются из Яра вопросы… Неугомонный мальчишка. Дорвался-таки до своего Эфара.
Проснуться заставил всплеск боли: его ногу распеленывали из лубков.
— Потерпи, крылатый. Штаны придется резать. Швы распорю, чтоб потом зашить можно было, — сказал Янтор.
— Угу, — ничего больше Кречет выдавить не смог и только отвернулся, зажмурившись.
Терпеть пришлось изрядно, ему так и вовсе показалось — бесконечно: пока горец вспорол штанину, пока держал его ногу на весу, а Яр щедро намазывал распухшее и почерневшее от кровоподтека колено и ногу выше и ниже него, а потом накладывал ровные витки полотняного бинта, аккуратно, то ли со знанием дела, то ли с интуитивным чувством того, насколько тугой должна быть повязка, чтоб не пережать кровоток, но обездвижить ногу. Палки, кстати, примотал тоже — на всякий случай, не дай Стихия, во сне больной ногой дернуть. И прикосновения будущего — наверняка! — целителя, или волшебные травы Эфара в древнем рецепте, а то и все сразу, постепенно утишили боль, убаюкали ее. Кречет сам не заметил, как глаза снова закрылись. А когда открылись, огонь в очаге давно прогорел, оставив подернутые пеплом угли, а в ата было пусто. Только с улицы доносились какие-то звуки, то ли разговор, то ли еще что.
Боли не было. Почти — так, слегка поднывало на границе восприятия, словно ушибся самую малость. Не хотелось тревожить ногу, но выпитое за обедом питье настоятельно просилось наружу. Пришлось кое-как вставать, придерживаясь сначала за кровать, потом за стену. Три шага без опоры — до соседней стены — Кречет сделал, тихо зашипев сквозь зубы. А добравшись до двери, удивленно заморгал: разнотравье было освещено вовсе не вечерним солнцем, да и ветерок был по-утреннему свежий. Это сколько же, выходит, он проспал?
— Вот же неугомона! — заворчал метнувшийся к нему откуда-то из-за дома Янтор. — Позвать кого — язык отсушило?! Этак ты вместо недели все полторы проваляешься! И травы не спасут. Эх, да что там, огонь он огонь и есть. Куда тебя понесло? До ветру?
— Ну да… А сейчас что, утро? — осторожно уточнил Кречет.
— Полдень уж скоро, — хохотнул горец, закидывая его руку себе на плечо. — На ногу опираться не вздумай. И потихонечку, полегонечку.
Спорить Кречет и не хотел: после короткого пути колено болело уже ощутимо. Смутился, конечно, но поковылял потихонечку, как уж получалось. Глупо отказываться от помощи, если из-за этого они могут застрять тут неизвестно насколько.
— А Яр где? — уточнил он, когда уже возвращались обратно. — С Лаской?
— Поздний клевер собирать ушел, — усмехнулся Янтор. — И для нас, и для кобылы. Там, кроме клевера, еще волчья трава растет, так что пастись бедняге почитай негде — только у дома этой пакости нет.
Поход «до ветру» закончился удачно:
Янтор помог Кречету добраться до постели, осторожно пощупал колено.— Ничего, крылатый, скоро заживет.
Весь оставшийся день Кречет маялся бездельем. Он и раньше ненавидел сидеть на месте — если, конечно, не было какой-то поглощающей внимание работы. Движок там перебрать… Кстати, надо будет, как полегчает, посмотреть, что с роллером. Может быть, и впрямь придется перебирать, была там одна пакостная деталь, уже раз отвалившаяся в похожей ситуации, от сильного удара. Но это хотя бы через день, приспособив какой-нибудь камень под сиденье и позвав Яра, чтобы помогал. А пока — хоть вой, одно занятие: ата рассматривать. Хорошо, вернувшийся Аэньяр поглядел на мучения товарища и сунул ему дневник, шестой, что ли, по счету. Кречет вцепился в него, как в сокровище, и за чтением как-то дотянул до вечера. Глаза устали, правда, разбирать рукописные буквы при слабом свете, но зато не сорвался с места и не поковылял опять куда-нибудь. А иначе бы не улежал, не смог.
А после ужина Яр, угнездившись на сундуке, на подушке, торжественно сказал:
— А хотите, я вам про Аэнью расскажу?
По губам Янтора скользнула теплая и немного грустная улыбка.
— Расскажи, Эона, расскажи.
Кречет тоже отложил дневник: читать стало уже совсем невозможно, а вот закрыть глаза и послушать хотелось. Рассказывал Яр так, словно журчал ручей: напевно, но не монотонно, так что не навевало сон, несмотря на сомкнутые веки и полумрак в ата — лучина его не разгоняла, только делала гуще по углам. Яр рассказывал о том, что его предок не гнушался простых людей, водил крепкую дружбу с горскими детьми, узнавал все заботы и чаяния взрослых, много времени проводил в горных ата-ана, слушая старших и постигая те науки, что передаются из поколения в поколение горцами. О том, как учился владеть обережью, самострелом и охотничьим ножом, как слушал легенды и сказки, как играл и проказничал вместе с ровесниками.
— Однажды он оказался один на один с раздразненной запахом крови рысью. И было это так, — голос подростка чуть изменился, словно его устами заговорил сам Аэно, да и пересказывал Яр записи в дневнике, как было написано — от первого лица. Но все равно впечатление оставалось такое, что открой глаза — и увидишь перед собой юношу в серой замшевой уне с родовыми знаками анн-Теалья анн-Эфар и золотистыми глазами самого опасного горного хищника.
— «Мудрая Ульяло выхаживала меня, порванного страшенными когтями, чудесным снадобьем на маслянистом соке «солнечной крови» и «снежного поцелуя». Состав этот секретным не считается, но я более чем уверен, что правильно приготовить мазь может только знахарка-целительница из горцев, да, как теперь мыслится мне, с капелькой дара Стихии в крови. А будет то Вода или же Земля — не суть важно».
— До Эфара доедем, с твоей родней разберемся — тебе бы действительно лекаря поискать, — сказал Кречет, не открывая глаз. — В ученики попроситься, ну твое же.
— Думаешь? А меня возьмут? Я же еще Стихию не принял, а вдруг…
— Глупости баешь, дитя. Скажи, разве не слышишь ты Воду? — хмыкнул Янтор.
— Или тот дождь я предсказывал? — поддержал его Кречет. — Яр, да я уверен: колокола на этой самой галерее, в замке, звонили бы только так, явись ты туда!
— Ну… посмотрим, может, и зазвонят, — смутился подросток, по голосу было слышно. — А воду я в самом деле слышу. Мы мимо ручья проезжали, когда сюда ехали. Правда, я не знаю, может, это просто мое воображение…
— Мог бы встать — затрещину бы отвесил. Воображение, как же… Тогда то, что в очаге последнее полешко прогорает — тоже мое воображение!
— Ой, и точно! Я сейчас подкину. Ночи уже не совсем теплые, край лета же.
Кречет усмехнулся: чем дальше, тем больше в речи Яра проскальзывало каких-то непривычных слов и выражений. А то и вовсе незнакомых для равнинника, даже интуитивно — он родился в Фарате, слишком далеко от гор.
Когда Яр вернулся на свой сундук, Янтор переспросил:
— Так что ты слышал, дитя? О чем ручеек говорил?