Делай, что должно

Видела Раиса такой животный страх. До войны еще. Не был тот человек ни шпионом, ни врагом народа, ни изменником. А был — убийцей. Пробравшись ночью на склад у железнодорожной станции, он ударом по голове оглушил и дважды ударил ножом сторожа. Но грабителя заметили путевые обходчики, поймали и скрутили.

Их привезли в больницу обоих. Сторожа, которого наспех постарались перевязать, и грабителя, изрядно помятого, рука у задержавших была по-пролетарски тяжелая.

Сторож умер тут же, в приемном покое. Два удара “финкой” под сердце. Его убийца сидел скорчившись на лавке и точно так же трясся. А когда понял, что сторож мертв, просто упал в обморок. Понятно, пока тот был жив, грабитель мог надеяться на снисхождение в суде, мол не убил же. А теперь за разбой его скорее всего ждал расстрел. Вот таким же сиплым голосом, как этот, грабитель повторял одно и то же: “Я не хотел, я не хотел…”

Раиса помнила, как обрабатывала потом йодом содранные кулаки кого-то из железнодорожников. И как начальник белобережского отделения милиции, говорил, что один грабитель — это еще половина дела, гораздо важнее поймать того, кому он собирался продать награбленное, того, кто навел его на склад, это будет посложнее.

Так и здесь. Купить за водку, табак, харчи и, небось, обещания учесть службу, ракетчика из забродыг и жуликов немцы могут запросто. Видали мы таких, за бутылку он и Родину, и мать родную продаст. Поймать бы того шпиона, что вручил ему ракетницу и объяснил, какие сигналы подавать! Об этом, наверное, думал тот лейтенант, и потому был он так мрачен, а вовсе не потому, что жалел, что шпиона без него изловили. Толку-то с такого шпиона?

Глава 8. Санитарный пароход “Абхазия”, Волга. Сентябрь 1942 года

В Камышин "Абхазия" пришла ночью. На город вечером случился большой налет, порт окутывал дым с едким пороховым запахом. Рядом с ними высаживалось на берег пополнение, бойцов привез маленький однопалубный пароход с тонкой длинной трубой, похожей на папиросу.

“Абхазия” брала не людей, а груз, с нее бодро тащили ящики, говорили вроде, что с минами, потому пароходу безусловно здорово повезло, что не нарвался на бомбежку по пути. Сходни под ногами скрипели и раскачивались.

— Как оно там? — спрашивали вновь прибывшие на пристани.

— Нюхнешь пороху — узнаешь, — коротко ответил кто-то из раненых, ожидавших посадки на пароход. — Табачку не будет?

С кормы “Абхазии” еще тащили последние ящики, а в носовой части по сходням уже плыли на борт носилки. У причала возвышалась фигура врача, отвечавшего за эвакуацию, который одновременно и распоряжался и о чем-то спорил с Дубровским, отчаянно жестикулируя. Он был без фуражки, и голова его, очень светлая, не поймешь в потемках, русая или седая, словно служила ориентиром санитарным машинам с их укрытыми маскировочными чехлами фарами. Казалось, что машины сильно щурятся, пытаясь в темноте различить, куда им подойти.

Похоже, разговор шел о том, сколько человек еще способна взять “Абхазия”. По слухам, которые в порту разносятся быстрее сквозняка, по пути от Камышина на Саратов образовалась какая-то пробка на железной дороге. То ли разбомбили пути, то ли просто скопилось много составов.

Очень скоро на пароходе вовсе не осталось свободных мест. Заняли и кают-компанию, и частично аптеку, даже коридоры. Казалось, "Абхазия" заметно осела в воде.

Ниже Камышина ходу судам теперь не было. Говорили о тяжелых боях, о том, что Волга перерезана, но продвинуться дальше немец не может и не дадут ему. И без сводок было понятно, что там, впереди, сила ломила силу.

— На нашем участке только за ночь четырежды фриц в атаку лез! Прут как медом намазано, мы их в зубы, раз, другой — все равно прут. Умоются. Еще как умоются!

— Обязательно. И захлебнутся, не сомневаюсь. Раиса, морфий!

В перевязочной душно из-за закрытых окон и светомаскировки. У Раисы кружится голова и нехорошо выламывает болью правое плечо, отмотала руку, таская носилки. "Ладно, не стеклянная!" Главное, ничего не выронить, если закружится голова.

— Коллега, откуда к нам опять столько плохо обработанных? Проверить по документам немедленно, пока не отошли от Камышина. Я рапорт подам!

— Вениамин Львович, к черту рапорта. То, что их до нас сейчас довезли — уже подвиг. Маша, следующего!

Впервые Раиса не заметила, как отчалила "Абхазия". Только когда автоклав заново загружала, поняла, что они уже далеко от берега. Хоть на пять минут выбраться на воздух получилось ближе к рассвету. Ночь была облачной и прохладной, осень понемногу вступала в свои права. Наконец можно стащить косынку и распахнуть ворот навстречу прохладному речному ветру.

— Товарищ военфельдшер, можно обратиться? — маленькая и очень серьезная девчонка-санитарка вынырнула из темноты, будто бы у Раисы из-под локтя. Та сначала поправила привычно, что "не можно, а разрешите", но тут же махнула рукой. Все свои, что она в самом деле?

— Обращайся, Люба. Что-то случилось?

— Нет, ничего. Просто… девчата давно спросить хотели… А расскажите, как вы по морю ходили.

— Недолго. Целый один день. С рукой в гипсе.

— А почему вас тогда Морячкой все называют?

Раиса растерянно опустила глаза, на свой распахнутый ворот, из которого глядела тельняшка. Научилась, значит, у старших товарищей. Астахов бы оценил, хоть бы он только жив остался. Ну вот оно и новое прозвище. Хотя если бы кто Раису спросил, то ей привычнее было бы сновать зваться тетей Раей. Чего никогда она не искала, так это славы человека отчаянного и лихого. Какой из нее, в самом деле, боец? И стрелять-то толком до сих пор не научилась. Но пожар этот недавний, да тельняшка — вот тебе и готово, не перепишешь теперь.

Перед тем, как смениться с поста, Раиса обходит еще раз каюты. Раненые спят. В кают-компании люди лежат прямо на полу. На столе, где обычно держат термос с кипятком, теперь стерилизатор. У входа, тоже на полу обняв колени — Маруся. Лейтенант с перевязанной головой держит ее во сне за руку. По-хорошему, так делать нельзя, даже опасно: забудется человек в горячке, стиснет ладонь — пальцы сломать может. Но Маруся шепчет: “Я тихонечко. Ему дочка его снится, он меня все Лидой зовет”. И тут же жалуется, что Луша — непутевый, рассадил где-то руку, но никому о том говорить не хочет, довольно дескать и солидолом смазать, само заживет.

Следуя старому правилу не откладывать такие дела на потом, Раиса отловила Лушу на нижней палубе, заставила показать руку. Обработала, перевязала сильно распаханную чем-то ладонь.

— Так это, оно же не ранение совсем, — тот смущен таким вниманием к очевидному, как ему видится, пустяку. — Это же я сам виноват, рукавицы не надел, когда канат крепили. Капитан ругаться будет, коли узнает. Вы ему не говорите, ладно?

— Уши оборвет! — немедленно отзывается Лисицын, откуда он только появился. — Ты мне с двумя руками нужен, а медицине и так дел по горло. А вы, товарищ, глядите, погода портится, качать начнет. Хотя вам с моря, верно, привычнее.

Он улыбнулся, разглядывая Раису сверху вниз, с высоты саженного своего роста. Похоже, от “морской биографии” ей уже не отвертеться.

— Да сколько там было моря? — попробовала возразить она. — Моя служба сухопутная была, до того как сюда попала.

— Сколько бы ни было. А хотите сверху посмотреть на Волгу, из рубки? Да вы не бойтесь, я без какой-то задней мысли. Пока небо не затянуло, там сейчас самые виды. Художникам в пору любоваться.

Чуть поколебавшись, Раиса согласилась. Несмотря на усталость, ей действительно сделалось интересно. И подумалось, что все-таки вряд ли они будут в рубке один на один. Вот, так и есть: за штурвалом рулевой, крепкий, кряжистый, невысокого роста, голова его едва возвышается над штурвальным колесом. Доложился, проходим приверх острова… Название Раисе ничего не говорило и она сразу забыла его. Гораздо любопытнее узнать, что такое "приверх". На реке свой язык: ерик, плес, осерёдок — это она уже знает, что такое, нанос песка в русле, можно на мель запросто сесть. Когда прорывались вверх от Сталинграда, проходили такое опасное место.