Дело чести генерала Грязнова
Шрифт:
– Сама все знаешь.
И тут Раису Борисовну будто прорвало. Она рванулась к телевизору, ткнула пальцем в какие-то кнопки и, когда экран погас, стала выкрикивать что-то, бросая в лицо мужа унизительно-оскорбительные слова. Полунин вновь было потянулся за бутылкой, но она успела выхватить ее из-под руки и с грохотом ударила об пол.
По крашеным половицам растеклась лужа, и только после этого она замолчала, бросив в лужу какую-то тряпку с дивана.
Молчал и Полунин, совершенно трезвыми глазами наблюдая за женой. Потом спросил тихо:
– Что, слушать паскудно? – Помолчал и сказал, словно ударил наотмашь: –
Взглядом, полным презрения, Раиса Борисовна уставилась на мужа.
– О чем ты мелешь, алкаш несчастный?
Полунин пожал плечами.
– Действительно, о чем это я? Ведь ничего нового для тебя в этом нет.
Замолчал, и его лицо вновь исказила гримаса боли.
– Но вот то, что Рогачев…
– Алкаш проклятый! Идиот! – взвилась Раиса Борисова.
– Может, ты и права, – угрюмо кивнув, согласился с ней Полунин. – Одно жалко, узнал об этом слишком поздно.
Раиса Борисовна хотела сделать ему еще больнее, спросив, о чем он пожалел, узнав «слишком поздно». О том, что он полный идиот или алкаш законченный? Но что-то заставило ее сдержаться. А он продолжал сидеть в кресле, и только его глаза, наполненные тоской и болью, говорили о том, насколько ему сейчас плохо. В какой-то момент он даже застонал, сжав голову ладонями, но тут же распрямился, и в угрюмой тишине дома завис его вопрос:
– Ты знаешь, отчего проститутке удобен муженек-алкаш?
Помолчал и сам же ответил:
– Чтобы прикрываться его пьянством.
Раиса Борисовна усмехнулась.
– Что, хочешь мне сделать больно? Так можешь не стараться особо. Я-то хорошо знаю, кто я и кто ты. И все, чтобы ты ни говорил сейчас…
– Оскорбить… тебя?.. – усмехнулся Полунин. – Да возможно ли оскорбить тебя чем-либо?
– Алкаш! Алкаш несчастный! Импотент! – взвилась Раиса Борисовна. – Что… что ты хочешь этим сказать?!
– Кроме того, что сказал, ничего.
С этими словами он поднялся с кресла, шагнул было к жене, и Раиса Борисовна инстинктивно отпрянула назад, прикрывшись руками.
– Ударить… ударить меня хочешь?
– Боже упаси, руки о тебя марать!
Остановился напротив жены, в упор рассматривая ее лицо, потом все так же спокойно произнес:
– Пожалуй, в одном ты права. В этой жизни за все надо платить по счету. За все!
Ее ухоженное, красивое лицо дернулось, будто от зубной боли.
– Угрожаешь?
– Зачем? – удивился Полунин.
– А… а зачем же тогда эти слова?
Раиса Борисовна чувствовала, как ее снова захлестывает волна ненависти, замешанной на каком-то животном страхе. Однако и на этот ее вопрос Полунин только плечами пожал. Потом достал из-под телевизора еще одну бутылку водки, сорвал с нее пробку и нацедил себе едва ли не полный стакан.
Когда выпил, отерся рукавом рубашки, вздохнул и негромко пробормотал:
– Вот так-то, жена!
А Раису Борисовну словно заклинило.
– Ты… ты что… угрожаешь нам?
И этим «нам», сорвавшимся с ее языка, она словно призналась в любовной связи с Рогачевым.
Что-то утробное хлюпнуло в горловине Полунина, он бросил на жену остервенелый взгляд и вышел в сени. Не зная, куда он пошел и что намерен делать, Раиса Борисовна метнулась было за ним, но тут же остановилась, безучастно уставившись на захлопнувшуюся перед ней дверь. Потом подошла к журнальному столику, плеснула
в стакан немного водки и, даже не поморщившись, выцедила ее до донышка.Она не знала, что ей сейчас делать. То ли бежать к Рогачеву, чтобы предупредить о грозящей им обоим опасности, или же плюнуть на угрозы этого алкоголика и завалиться спать. Как говорится, утро вечера мудренее. Глядишь, и рассосется все до утра.
Она уж стала склоняться ко второму варианту, как вдруг распахнулась входная дверь и в полутемном проеме выросла фигура Полунина. С ружьем в руке.
И когда Раиса осознала наконец-то, что ружье уже заряжено и взведены оба курка, она вдруг почувствовала, что ее сковал ужас. В первый момент не могла даже рукой пошевелить. Как стояла, прислонившись спиной к шкафу, так и осталась стоять, упершись остановившимся взглядом в приклад.
Полунин же подошел между тем к креслу и, покосившись на онемевшую от страха жену, положил ружье на столик. Потом взял бутылку, налил с полстакана водки и медленно, будто это доставляло ему удовольствие, выцедил ее до последней капли. И все это время Раиса Борисовна неотрывно следила за каждым его движением. Водила за ним глазами, не в силах даже пошевелиться. Наконец разжала плотно сжатые губы, спросила, затаив дыхание:
– Зачем?
– Что зачем?
– Ружье!
Полунин молчал, будто раздумывал, стоит ли опускаться до новых объяснений, наконец произнес негромко:
– Я же говорил тебе… за все надо платить.
И замолчал. И тишина была такая, что стало слышно, как за окном зудит комар.
– И… и ты?.. – сглотнув подступивший к горлу комок, выдавила из себя Раиса Борисовна. – И ты сможешь?..
Переполненная страхом, она следила за каждым движением мужа, словно кошка за мышью, и когда Полунин потянулся рукой к ружью, Раиса Борисовна закричала дико, по-звериному, и бросилась на мужа.
От ее толчка он упал в кресло, и следом за этим раздался гулкий выстрел…
Картина, которую увидели соседи, прибежавшие на женский крик и хлесткий звук выстрела, была ужасной.
В залитом кровью кресле полулежал Олег Полунин, а под его рукой, безжизненно свисавшей с подлокотника, лежало ружье.
На полу в истерике билась Раиса Борисовна.
«Скорая помощь» Полунину уже не требовалась, и соседи вызвали милицию…
После лошадиной дозы снотворного, которую врач вкатил Раисе Борисовне сразу же после того, когда ее в шоковом состоянии привезли в больницу, она проспала не менее полусуток, и когда открыла глаза, с трудом приходя в себя, небольшую больничную палату на одну койку заливали солнечные лучи. Из коридора доносились голоса и чьи-то шаркающие шаги.
Еще не в состоянии полностью воспринимать действительность, она обвела помутневшим взглядом стены палаты, остановила глаза на стуле, что стоял в ногах, облизала языком пересохшие губы, силясь припомнить, как же она оказалась в этих стенах. В какой-то момент что-то скрежетнуло в голове, словно проржавевшее колесико сдвинулось с места, и услужливая до гадости память вернула ее в прошедшую ночь. В воспаленных мозгах что-то закружилось, и тут же захороводилась кровяная купель.
Совершенно трезвый Полунин, бутылка водки на журнальном столике, ружье… Но главное – его слова. Беспощадные, тупой болью отзывающиеся где-то в затылке: