Дело кролика

— Служи! Служи!

— Служу Советскому Союзу! — гаркнул шедший от газетного киоска генерал. В руках у него был ворох листовок, напечатанных на бумаге туалетного типа.

Муля села и зевнула. Тетя Аня поджала губы и бросила ей сушку. Муля попыталась ее разгрызть, но не преуспела в этом и выплюнула угощение на асфальт.

— До чего страну довели! — тетя Аня с ненавистью покачала головой. — Честные люди ничего, кроме хлеба не видят, а у «челноков» его даже собаки не едят.

— Ничего-ничего! — радостно сказал генерал. — Вернется эта Светка — и с челноком у ткацкого станка будет стоять; как ей и положено, лимите!

Тетя Аня повздыхала и раскрыла саквояжик;

— Посмотри-ка, Любонька, что вот здесь написано? Мне соседка записала адресочек, а я теперь и прочитать не могу.

— Первый Зачат… Зачатьевский… — Муля взволнованно завиляла хвостом, и Любке срочно надо было принять дисциплинарные меры, — Первый Зачатьевский, а дом не то один, не то четыре. А что там, тетя Аня?

— Пожертвования там принимают народные, — с достоинством сказала тетя Аня, — трудовые наши сбережения; а кто и последнюю копейку отдает!

Тетя Аня стала класть адресочек обратно и, потеряв бдительность, распахнула саквояж чересчур широко. На Любку завораживающе блеснуло золото; множество цепочек и несколько толстых браслетов, как змеи обвивавших вычурно-крупные, усаженные жемчугом броши. Тетя Аня быстро защелкнула ободранный сейф.

— Это на что же деньги собирают?! — еле выдохнув, выговорила Любка.

— На восстановление истинной власти! — сурово и скорбно объявила тетя Аня.

— Это какой?

Тетя Аня чуть прищурилась, на глаз прикидывая любкину политическую ориентацию.

— Настоящей власти, Любонька, настоящей! — заверила она и скромненько зашаркала по асфальту.

Чтобы прошло наваждение от тетианиного золота, Любка, вернувшись домой, стала стирать. Это была ее любимая домашняя работа: глажение требовало гораздо большей сосредоточенности и нервного напряжения, а готовка налагала повышенную ответственность за результат. Любка любила стирать, а еще заниматься уборкой. И пару часов она спокойно и добросовестно возилась с бельем, а Муля отравляла ей любимое занятие настолько, насколько могла. Треклятая потаскушка словно прилипла к входной двери, тыкалась в нее носом, принюхивалась и возбужденно повизгивала, если по лестнице в это время проходил с собакой кто-нибудь из жильцов. Незнакомцы за дверью всегда реагировали на мулины позывы адекватно: они начинали упираться, хрипеть на поводке, тянуть хозяев в сторону любкиной квартиры, душераздирающе скрести когтями по кафелю и под конец отчаянно лаять, когда хозяева, пересилив своих любимцев, все-таки утаскивали их в нужном направлении. Муля разочарованно опускала хвост, но не сходила с боевых позиций. Вскоре сцена повизгивания, скрежета и лая повторялась с небольшими изменениями.

Ближе к полудню Любка с трудом разогнулась над ванной, выжала последнюю детскую майку, зверея от усилившихся визгов, протерла пол и, взяв еще мокрую тряпку, пошла к двери вершить расправу.

Увидев надвигающуюся опасность, Муля попробовала невинно завилять хвостом. Затем прижала уши и быстро метнулась вдоль стены по коридору. Любка перегородила ей дорогу, неумолимая, как бронетранспортер. Она дошла до того состояния, при котором пускают пулеметную очередь по мирной демонстрации.

Муля втянула голову в плечи.

Телефон зазвонил в самый решительный момент:

— Алло! Люба? Как вы там? — тревожно говорила Светлана из Польши.

— Как мы там? Да хоть вешайся — сил уже нет, вот как мы там! — остервенело закричала Любка.

— Что уже? — тихо и обреченно спросила Светлана.

— Уже? Да с твоей собакой и за пять минут с ума сойдешь! Эта дрянь под танки бросается!

— Под танки? С гранатами? — почти без голоса переспросила мулина хозяйка.

— Была бы у меня граната, я бы давно в нее запустила! Ты знаешь, что тут началось, когда ты уехала?…

Минут пять Любка, срываясь на крик, рассказывала о мулиной половой невоздержанности. Вдруг Светлана как-то странно хрюкнула в трубку:

— Люб, ты подожди… Да шут с ними, со щенками… Кто в «Белом доме»? Коммунисты?

— А я почем знаю? Артем туда, вроде, пошел, и Валентин с четвертого.

— Ясно. А на улицах что? Бои?

— Еще какие! — ядовито уколола Любка. — Я с кобелями знаешь как воюю?

— По телевизору-то что говорят? — отчаянно добивалась Светлана.

— Танцы по телевизору! Балет! «Лебединое озеро»! Светка, если ты завтра не приедешь…

— Я вот и думаю… Не знаю, возвращаться ли теперь…

Любка едва не задохнулась.

— Светка! — заголосила она так, как от века голосили русские женщины. — Ты чего? Ты совсем? Что я тут с твоим барахлом буду делать?! У меня своих трое! А если она ощенится? Мне за собачий приплод никто квартиру досрочно не даст! Я тебе в Польшу щенков отправлю! Заказной бандеролью!

— Отправляй, отправляй! — раздраженно перебила Светлана. — Ты что хочешь, чтобы я сейчас за собакой вернулась? Так, может, больше уже не выпустят!

— Ты, Люба, меня пойми, пожалуйста, — уже помягче сказала она. — Ну течка, но ведь можно ее пережить? Это — еще дня на три, не больше, а коммунисты — это снова лет на семьдесят!

Любка молчала и яростно дышала в трубку.

— Ты Мулю маме отдай, если совсем допечет, — сказала Светлана чуть погодя медленным, потерянным голосом, — или — свекрови. Она, хоть и бывшая, но, может, возьмет, будет ей память обо мне…

— Свет! Ты умирать собралась, что ли? — с невольным состраданием спросила Любка.

— Да ведь если я остаюсь, то уже насовсем… Насовсем, понимаешь?! — прокричала она сквозь слезы. — Мы с тобой, может, последний раз разговариваем… А потом тебя за такой разговор — как за контакты с иностранцами…

Светлана уже вовсю всхлипывала. Она воочию видела перед собою стремительно падающий железный занавес.

— Давай, Люба… Всего тебе… И спасибо за все… Не обижай там мою Муленьку!..

На рыдающей ноте разговор прервался. Любка села на коридорную тумбочку в полной прострации. Муля осторожно высунула нос из комнаты и быстро попятилась обратно.

Чтобы прийти в себя, Любка решила раньше обычного сходить за дочкой в садик. На обратном пути Настя возбужденно размахивала куклой Барби во все стороны: в садике она наслушалась политических новостей.

— Мам, а Нина Владимировна говорит, что «челноков» теперь не будет.

— Ну не будет — и не будет…

— А как же тетя Света?

— Убить ее мало! — от души сказала Любка.

Настя притихла, осознавая мудрость государственной политики.

Любка усадила дочку обедать и включила телевизор. Там показывали что-то напоминающее американский боевик: несколько представительных людей, похожих на политиков и одетых в строгие костюмы, широким шагом подходили к самолету. Любка привычно ожидала, что сейчас по ним будут палить из автоматов или брать в заложники, но узнала усы Руцкого и догадалась, что это — не кино. Тут и диктор сообщил, что группа политических деятелей летит в Форос — освобождать томящегося у моря Горбачева. Потом пошли кадры, посвященные, надо понимать, последним двум с половиной дням; «Белый дом», окруженный кольцом добровольцев и хлещущий по ним проливной дождь; Ельцин с воззванием на броневике; пресс-конференция членов ГКЧП и подрагивающие на красном сукне пальцы Янаева; танки, ревущие на ночных улицах; собирающуюся вокруг чего-то толпу, кровь, текущую из-под ног у людей и тело с разможженной головой…