Дело о мастере добрых дел

– Молодец, - сказал ей.
– Хорошо придумала. Но, если кто-то спросит меня, что это было, я скажу, что девочка у меня работает скудоумная. И вот еще что. Госпожа Гедора говорит, с грамотой у тебя не слишком бойко. Если хочешь мне что-то сказать или спросить, я тебе дам бумагу и карандаш. Можешь писать мне записки, только коротко и по работе. Про мышей и про посуду. В уставе это не одобрено, но и не запрещено. А ты потренируешься. Тебе понадобится потом. Если я тебя не выгоню.

Мышь глупо хихикнула и ушла чистить старую алхимическую печь, вытащенную третьего дня из каких-то неведомых подвалов. Кто раньше промышлял алхимией в бывшем дворце арданских царей, бог весть. Но, если вывести от этой, довольно удобной печи дым сквозь окно на улицу и приставить ей сверху автоклав, маленькую "коптилку" можно будет забрать из лаборатории в кабинет, перестать бегать за каждой кружкой чая и каждым тазом кипятка на кухню или в цоколь на дезинфекцию и перестать доить автоклав, а потом запускать его снова. Нет, все-таки, Мышь была нужна.

И очень хорошо оказалось, что она живет далеко и на ночь уходить поленилась. Или постеснялась с вонючими волосами и в странной для города одежде. Ее родные тряпки даже не стали обрабатывать - сразу кинули в печь.

Потому что следующая рабочая смена в госпитале началась, едва закончилась предыдущая.

* * *

Тот самый последний ходжерский корабль, про который раздумывал как-то Илан: тянуть ли до последнего с принятием решений или броситься с головой в перемены и поторопиться, - прибыл в Арденну. С опозданием на двенадцать суток. В ночь. Вернее, в последнюю четверть вечерней стражи. В страшном состоянии - после абордажного нападения и пожара. С толпой раненых на борту. Что было бы, если бы Илан протянул до последнего, пример этот демонстрировал наглядно. Делаешь что-то - решайся сразу, либо не делай вообще. Опоздавшим и тем, кто слишком долго думает над простой, в сущности, задачей, приходится плохо.

О том, что пиратское нападение произошло не на мелкую торговую лодку, не на жирного брахидского купца с золочеными бортами и фигурой на носу, привлекающей зевак и воров в порту и в открытом море, а на большой и быстрый ходжерский парусник и совсем недалеко от Арденны, где стоит военный флот, думать вовсе не хотелось. Как и о том, что случилось такое впервые за много лет, да еще в сезон штормов, когда только отчаянные выходят в море. Не то, чтобы подобное было необычным. Подобное было из ряда вон. Не необычное. Невозможное. Но об этом сегодня пусть рассуждают в адмиралтействе. В госпитале трудности другие.

В конце вечерней стражи карантин большим колоколом поднял тревогу и разбудил весь город. Ровно в полночь мобилизовали береговую охрану, всю, сколько есть, готова или не готова. В полночь с четвертью к пристани подогнали обоз для доставки раненых в госпиталь. В половину первой ночной Илан стоял у хирургического стола под слепящей газовой лампой и держался внешней стороной запястий за виски, потому что на руках были стерильные перчатки из рыбьей кожи. Зачем в операционной пять столов, если в госпитале только три практикующих хирурга, из которых всего один с серьезны опытом - доктор Наджед - ясно стало лишь сейчас. Гагал за третьим столом был, по мнению Илана, недоучка, не знавший ничего, кроме своей акушерской работы. На всем другом его следовало проверять хотя бы вполглаза, не выпускать из поля зрения ни на одно мгновение. Ему отобрали раненых полегче - мелкие ожоги, простые переломы, поверхностные порезы, мягкие ткани. Фельдшерская работа, большой хирургии не требуется. Лечение - забинтовать, не трогать, и само заживет. Илану, самостоятельный операционный опыт которого был три с половиной месяца, правда, на острове Гекарич сразу после землетрясения, достались лапаротомии, грудь, повреждения крупных суставов. Иссекать раны для вторичных швов, откачивать, осушать, обеззараживать, ушивать, ставить дренажи... Доктор Наджед забрал тех, кто с разбитой головой, размозжениями от падения снастей при пожаре, с некрозами и с большой площадью ожогов. И тех, которые уже не кричали и не стонали. Кто кричит и ругается - эти еще могут подождать.

Ситуация была осложнена тем, что нападение на корабль случилось не сегодня и не вчера. Корабельный врач сам был ранен, оказался один на полсотни с лишним требующих срочного и серьезного лечения людей. Из-за множества пострадавших на судне сразу кончились бинты и лекарственные препараты, если последние были вообще в нормальном количестве и нужного качества. Главные проблемы на ходжерских парусниках обычно происходят от дизентерии, а не от пиратов. Поэтому многие раненые приезжали в арденнский госпиталь в тяжелом состоянии. Некоторые в тяжелейшем, поскольку оперировать брюшную полость следует в первые полторы стражи после ранения. На третьи сутки без своевременной помощи выживают лишь невероятные счастливчики. Абордажные самострелы, ходовое оружие у пиратов, плохи тем, что на их болтах, как правило, не закреплен наконечник. Древко из не смертельной, если заняться ею сразу, раны торопится выдернуть сам раненый или оказавшийся рядом его товарищ, а зазубренная тяжелая и грязная железка остается внутри. К счастью, принимал решение об очередности операций не Илан. Он быстро, как можно быстрее, делал тех, кого приносили. За Гагалом следил молча и зло. У того были проблемы с обезболиванием эфиром, а вытяжка из пьяного гриба - ниторас с введением в вену - к его специфике ни к чему. В Арденне вообще привыкли резать по живому, покрепче привязав пациента. Но оттого, что пациенты Гагала были легкие, орали они громче всех, вырывались из вязок и выкручивались из-под наложенной маски, даже если ее вдвоем прижать полотенцем. Это очень отвлекало. Да и сами по себе руки у Илана перестали дрожать только к окончанию третьей операции.

По ходжерскому уставу коллегам не положено задавать вопросы и советовать во время работы. Поэтому затыкать внезапное артериальное кровотечение один раз Илан к нему кинулся молча, Гагала толкнул. Тот выругался в сторону и невнятно, тоже как бы соблюдал устав. Илан не переживал особо - стоило бы и по шее дать за такую оплошность. На Ходжере строго взыскивают, произойди такое даже у студента на практике. Не за то, что повредил артерию, это как раз бывает. За то, что растерялся и не прижал хотя бы пальцем. А в Арденне это нормально. Грубая ошибка на простом этапе, рука дрогнула, чуть не зарезал человека и сам испугался, но ничего."Так получилось". Ну, и Илан не нарочно толкается. Просто так получилось.

И неожиданно хорошо показала себя Мышь. Записывать бирки прооперированным и лист сопровождения для тех врачей, кто будет наблюдать следующие сутки, она не могла, но встала у Илана за правым плечом, отлично держала свет, когда требовалось сместить лампу, подавала и вовремя подтыкала простыни и полотенца, и не боялась ни крови, ни гноя, ни ошметков отрезанных тканей, ни осколков костей, ни жутких зубастых железяк, которые к утру накопились в отдельном лотке. Кажется, даже доктор Наджед одобрительно кивнул один раз.

Закончили они в конце утренней стражи. Последними из трех столов. Двадцать три человека из пятидесяти пяти. Илан снял клеенчатый фартук и операционный балахон, выбросил последнюю пару перчаток в мусорный бак, стал вытирать мокрой салфеткой лицо. Мышь мяла ставшую пятнистой юбку в тощих лапках.

– Ну что, Мышь, напомогалась?
– спросил Илан.

– М... можно сказать?
– прошептала она.

– Теперь уже можно, - кивнул Илан.

– Ой, и говно же у вас работа, доктор...

– И у тебя теперь такая же. Не подозревала, на что шла?

– Не подозревала. Те, которых сегодня резали, хотя бы выживут?

Илан обернулся к ней и примерно пять ударов сердца смотрел в глаза.

– Я хотел бы сказать "да", - ответил он.
– На самом деле мой ответ "не знаю".

Мышь вдруг всхлипнула. Илан по-простому прижал ее к своему боку и некоторое время держал, чувствуя, как под грубой госпитальной робой вздрагивают худые лопатки.

– Поспи, - сказал он.
– Пройдет.

Отпустил Мышь и пошел в дезинфекцию приводить себя в порядок, потому что от крови на нем промокли даже суконные портянки, и в правом сапоге хлюпало.

* * *

Когда Гагал без стука зашел в лабораторию, Илан думал, он пришел разбираться по поводу ночного инцидента. Но тот постоял возле порога, держа руки за спиной, и неожиданно спросил:

– Слушай, почему мы ниторас подкожно не вводим?