Демократия. История одной идеологии
Шрифт:
Кажется, что Мендес-Франс в эти годы противостоит де Голлю, хотя чрезвычайно долгая карьера нового французского премьер-министра начиналась в Сопротивлении, в тени генерала. Еврей и «якобинец» по зову сердца (единственным украшением его строгого кабинета был портрет Робеспьера), Мендес-Франс возродил парламентскую коалицию левых партий.
И все же в одном он соглашается с голлистским движением, или, точнее, с общественным мнением голлистского толка: он тоже считает неприемлемым рождение Европейского оборонительного союза, чего всеми силами добивались Соединенные Штаты; союз и задумывался для того, чтобы передать Федеративной Германии роль ключевого звена атлантической «обороны» на Европейском континенте; фактически это означало бы новое, торжественное вступление Германии в международные игры и ее неизбежную милитаризацию. 14 декабря 1953 года Джон Фостер Даллес лично заявил о том, какой чрезвычайный интерес проявляют США к утверждению этого нового договора, сказав, в частности, что «было бы глупо со стороны Запада не признавать того вклада, какой Германия могла бы внести в общее дело обороны» [568] . При Мендес-Франсе Европейский оборонительный союз не был принят французским парламентом (30 августа 1954), чему способствовала и франко-германская напряженность из-за возвращения Саара, чего требовали немцы. Это был серьезный шаг, он воспринимался как успех советской политики, которая с самого начала препятствовала созданию Европейского оборонительного союза, считая его прежде всего средством
568
«Annuario di politica internazionale» (Ispi), Milano, voi. X (1953), p. 267. В нынешней совершенно изменившейся ситуации Европейское оборонительное сообщество могло бы стать костяком «европейских вооруженных сил», которые сегодня так не по нраву Соединенным Штатам и которых Европе так отчаянно не хватает.
Год начался с выборов во Франции. Как и на предыдущем голосовании (1951), на этих выборах, происходивших 2 января 1956 года, ФКП лидирует с большим отрывом (5,5 млн голосов, то есть четверть электората, и 145 депутатских мест). За социалистов было подано 3,2 млн голосов, и они получили 88 мандатов; другие радикальные и радикально-социалистические формирования вместе — 2,08 млн голосов, но совсем немного мест, в силу их раздробленности; зато католическая партия (Народнореспубликанское движение) удерживает позиции (2,3 млн голосов) и почти не теряет мест. Поскольку Ги Молле, лидер ФСРИ, отвергает предложение коммунистов о принятии общеправительственной программы-минимум, создается радикально-социалистическое министерство без определенного партийного большинства; оно получает, помимо собственных голосов, голоса коммунистов и НРД. Программа правительства Молле подчеркнуто «социальная»: увеличение оплачиваемого отпуска до трех недель, учреждение национального фонда пенсий по старости, налоговая реформа. В правительство вошел также Мендес-Франс, который тотчас же вступил в конфликт со своими коллегами по кабинету министров: оспаривал как позиции министра по делам Алжира социалиста Лакоста, предлагавшего железной рукой подавить восстание арабов, так и социальную политику Молле, находя, что она может привести к опасной инфляции. Однако, когда он покинул правительство, другие министры-радикалы за ним не последовали. Ни он, ни его противники не могли в тот момент предвидеть, что алжирский кризис через какие-нибудь два года покончит с республикой.
В конце января подавляющим большинством голосов (420 против 71 при 80 воздержавшихся) был утвержден кабинет Молле; через пару недель, 14 февраля, в Москве открылся XX съезд КПСС. Съезд ввергает в глубокий кризис все мировое коммунистическое движение; приводит к разрыву с СССР Китайской Народной Республики, хотя несколько месяцев назад ею были подписаны крайне выгодные для нее экономические соглашения; разрушает, вместе с образом Сталина (не только с «культом», против которого, как заявлено, борется), доверие ко всей советской истории после смерти Ленина (1924) и далее; запускает цепную реакцию в «народных демократиях», уже подвергнутых тяжелому испытанию параноидальной кампанией против Тито, развязанной Сталиным в 1948 году, и создает предпосылки для народных восстаний, грозящих изъять два основных звена из только что (в 1955) созданного Варшавского договора: Польшу и Венгрию. Неизбежные последствия за пределами советского блока: прежде всего изоляция, причем труднопреодолимая — в своих странах — европейских коммунистических партий, французской и итальянской in primis; но даже маленькая британская коммунистическая партия выходит из «незабываемого 1956-го» (как его тогда называли) с перебитым хребтом.
Критика Сталина Хрущевым — этап политической и личной борьбы внутри КПСС, вернее, ее правящей верхушки. Она была признана необходимой для того, чтобы заставить упорно цепляющуюся за прошлое часть партии согласиться с ликвидацией колоссального репрессивного аппарата. Политическая слабость этой инициативы состояла в том, что новоявленные критики все без исключения входили в сталинское руководство и участвовали во всех его делах. В историографическом плане доклад Хрущева XX съезду кажется в высшей степени двусмысленным; но «закрытый» доклад, переданный на Запад, возможно самими советскими органами, был гораздо хуже. Хобсбаум вспоминает в своих недавно вышедших мемуарах («Интересные годы»), что многие представители «исторической группы» в английской коммунистической партии (сам Хобсбаум был ее председателем) прежде всего задались вопросом, поставившим в тупик политиков: «Почему мы должны бездумно соглашаться с Хрущевым? Мы не знаем всего, мы можем поддерживать его политику, но историки работают с доказательствами» [569] .
569
Hobsbawm Е., Interesting Times: A Twentieth-Century Life (2002); итал. перевод: Rizzoli, Milano, 2002, p. 231.
В некрологе, написанном по первому впечатлению, в день, когда было объявлено о смерти Сталина, и опубликованном в «Manchester Guardian» б марта 1953 года, Исаак Дойчер сказал прочувствованные слова, заключавшие в себе зародыш будущей трагедии: «Вокруг его смертного одра одни лишь тени его дерутся, вцепляясь друг другу в волосы, и пытаются заполучить его плащ /.../ Все они были только проекциями Сталина. Долго ли тень сможет носить плащ, если тела больше не существует?»
И все же государственные образования, возникшие в Восточной Европе, еще отнюдь не растратили свой жизненный потенциал. Это наглядно проявилось в октябре 1956 года в Польше. Для истории демократии в странах «народной демократии» эти события, возможно, являются самыми красноречивыми, еще и потому, что в них переплетаются все элементы, эту историю определившие. Факты хорошо известны. После подавления в Познани рабочего движения за повышение заработной платы Польская объединенная рабочая партия (ПОРП, коммунистическая партия) 4 августа решила реабилитировать политического деятеля, который за поддержку Тито (а также за измену и прочие невероятные преступления) был исключен из партии и арестован три года назад, — Владислава Гомулку. 8 октября Гомулку снова вводят в состав Центрального комитета ПОРП. 19-21 октября, после угрожающего, но бесплодного визита-молнии Хрущева и всего советского руководства в сопровождении маршала Конева, командующего войсками Варшавского договора, Гомулку избирают первым секретарем ПОРП. 24 октября он выступает в центре Варшавы перед 240-тысячной толпой. Вторжение советских войск — это уже установлено точно — предотвратил лично Чжоу Эньлай, китайский премьер, которого, видимо, попросили об этом сами поляки. Никогда коммунисты в Польше не пользовались такой огромной популярностью. На выборах, проходивших 17 января, — ни один комментатор, даже самый враждебно настроенный, ни разу не усомнился в их серьезности и корректности — из почти восемнадцати миллионов избирателей за ПОРП проголосовали более 50%, а за другие партии, вошедшие вместе с ПОРП в «Национальный фронт», — 48%. Парадоксальный эпизод в этой истории: маршал
Рокоссовский, поляк из Варшавы, вступивший в Красную армию в 1918 году, воевавший за свободу СССР и против нацизма во время Второй мировой войны, ставший министром обороны в «народной» Польше, был изгнан из страны именно потому, что занимал министерский пост, оставаясь при этом советским генералом.Гомулка подвергался преследованиям «за поддержку Тито». Его победа была, несомненно, победой линии Тито, но также (это поняли несколько позднее) победой Китая, глашатая борьбы против русской «гегемонии». В последние годы правления Сталина были заложены предпосылки краха системы «народных демократий», именно тогда, когда Тито был объявлен врагом, «подкупленным реакцией». Тот факт, что на Западе его стали воспринимать с симпатией именно потому, что Сталин сделал его мишенью нападок, которые, как считал советский руководитель, должны были уничтожить Тито, укрепили Сталина в его безрассудной оценке «титоизма». Впечатляет тот факт, что сам Хрущев, ниспровергнувший Сталина, бросился в Варшаву, пытаясь преградить путь Гомулке, то есть единственному человеку, который мог бы спасти «народную демократию» в Польше, что ему на какое-то время и в самом деле удалось. Все это изобличало половинчатую и нерешительную природу «десталинизации».
Неожиданный и бурный успех польских коммунистов был омрачен на мировой арене другими событиями, произошедшими буквально через несколько дней: венгерской революцией, которая завершилась 4 ноября 1956 года советским вторжением в Венгрию. Но, несмотря на плотную завесу риторики и лживой историографии, которая все еще покрывает эти страшные дела, их невозможно в достаточной мере понять, не учитывая международную обстановку. Здесь можно выделить два аспекта: внутриполитический кризис, идущий тем же путем, что и польский (возвращение людей, изгнанных или подвергнутых преследованиям во время охоты на ведьм, связанной с осуждением Тито — в Венгрии это был Имре Надь, — и их восторженная встреча массами населения); и кризис международный (в который члены правительства Надя ввергли страну, приняв 1 ноября 1956 года решение о выходе из Варшавского договора и провозгласив нейтралитет под эгидой ООН). На всех поровну лежит вина за развитие событий, вылившихся в настоящую войну в центре Европы. США, развязавшие непрекращающуюся массированную кампанию на радио «Свободная Европа», подстрекавшую венгров к восстанию, несут ответственность за то, что подвигли на мятеж, при этом прекрасно зная, что не имеют ни малейшей возможности вмешаться (только ценой мировой войны), население, у которого было немало причин для социального взрыва. В этом случае политика «Roll back» показала себя циничной, если не преступной. .С другой стороны, Советский Союз вовсе не устраивало повторение афронта, полученного в Польше; СССР не намеревался терпеть второго Гомулку; ему нужны были верные люди. Надо думать, что на этот раз советские войска вторглись бы в любом случае, тем более что у венгров не было своего Гомулки, а Надь не был способен справиться с ситуацией; он, напротив, отдался на волю событий и течений, с которыми не мог совладать (его правительство никак не отреагировало на массовые расправы с коммунистами и уличные казни; действия Малетера, министра, провозгласившего выход из Варшавского договора, могут рассматриваться либо как провокационные, либо как самоубийственные).
А самое главное, за несколько дней, отделивших крупный успех, достигнутый в Польше «народной демократией», от венгерской катастрофы, произошло событие, в корне изменившее международную обстановку: нападение Израиля, направляемого англичанами и французами, на Египет (29 октября 1956), имевшее целью силой аннулировать принятое египтянами 26 июля решение о национализации Суэцкого канала и о прекращении англо-французского контроля над ним. Израиль развязал безумную войну «по доверенности». 30 октября французы и англичане выдвинули Египту ультиматум, который президент Насер отверг; 4 ноября англичане и французы высадились в Порт-Саиде. Очевидна связь между двумя кризисами, Иден и Ги Молле (похоже, без оглядки на политику Соединенных Штатов) решили использовать момент, когда Советский Союз на Востоке испытывал серьезные затруднения, чтобы нанести удар, воскресив память о своем славном прошлом великих колониальных держав. В любом контексте и с любой противоборствующей стороной — тем более в обстановке «холодной войны» — эскалация кризиса таких масштабов могла вызвать и на самом деле вызвала немедленный силовой ответ, не оставляющий места каким-либо политическим решениям. Венгрия, брошенная на произвол судьбы, была раздавлена; правительство Кадара, насильственно установленное Советским Союзом и опирающееся на то малое, что еще оставалась от старого режима, начинало свою деятельность, преодолевая огромные трудности, долгое время оставаясь практически вне международного сообщества. Венгрия превратилась в удивительное — в каком-то смысле законное — орудие пропаганды. Цинизм радио «Свободная Европа» добился своей цели, результат даже превзошел все ожидания.
В дни вторжения в зону Суэцкого канала во Франции все еще держалось правительство социалиста Молле. В разгар проходившей во всей Западной Европе кампании в поддержку венгерской революции французские правые устроили акцию, которую подхватили средства массовой информации других стран: была подожжена редакция коммунистической газеты «L’Humanit'e». Множились угрозы в адрес ФКП, антинациональной партии, выступавшей против агрессии в Египте, но приветствовавшей вторжение в Венгрию. Одновременно, с синхронностью, не лишенной смысла, произошло еще одно событие. Только 18 августа 1956 года, когда кризис коммунистической системы, начавшийся в феврале, набирал силу, Конституционный суд Федеративной Республики Германии ответил на запрос, представленный правительством Аденауэра еще в 1951 году, и вынес приговор, поставивший вне закона германскую коммунистическую партию, и без того сильно сократившуюся после выборов, происходивших три года назад, и выведенную за пределы бундестага благодаря статье об избирательном барьере.
Французские правые удручены вдвойне. Прежде всего, их терзает унизительное поражение в Суэце, откуда английские и французские парашютные войска были вынуждены поспешно ретироваться под громогласные советские угрозы, высказанные лично Хрущевым, но более всего из-за отречения американцев от их военной операции и осуждения со стороны ООН. Во-вторых, им не дает покоя усиление национального сопротивления в Алжире и международный отклик, который получает борьба алжирцев. Колониальная война — а многие упорно не желают определять ее таким образом, апеллируя к давно ушедшим в прошлое структурным и институциональным связям Алжира с Францией, представленным французами, проживающими в Алжире, — уже не может считаться «внутренним делом» республики. Кроме того, возрастает напряженность в отношениях с Тунисом из-за постоянных нарушений границы французами, преследующими партизан. А главное, вспыхивает скандал в связи с применением пыток против алжирских патриотов: общественное мнение не может остаться равнодушным при виде того, как французские военные и полиция применяют к алжирцам те же методы, какими десятилетие назад немцы расправлялись с французскими партизанами. Коммунист
Анри Аллег, журналист, редактор газеты «Alger r'epublicain» [«Республиканский Алжир»], был арестован за то, что изобличил пытки, которые вскоре будут названы «гангреной Республики», в памфлете, пригвоздившем мучителей к позорному столбу. В течение 1957 года генерал Массю раздавил подпольную организацию Фронт национального освобождения Алжира (так называемая «битва за Алжир»); за этим последовали массовые казни и масштабные перемещения населения, затронувшие около полутора миллионов алжирцев. Но кризис приобретает международный масштаб: 2 июля 1957 года сенатор Кеннеди заявляет перед американским Сенатом, что США должны использовать свое влияние, дабы помочь алжирскому народу отвоевать независимость, а 10 декабря Генеральная Ассамблея ООН единогласно принимает резолюцию о дипломатическом разрешении алжирского вопроса. Правительства в Париже сменяются в стремительном темпе: Буржес-Монури, Гайяр, снова Молле, и наконец Пфлимлен. И уже при правительстве Гайяра начинаются переговоры с «особыми силами», способными вывести страну из алжирского тупика.