Демократы

— Скажи, в чем сходство между порядочностью и температурой? — спросил председатель.

Радлак задумался, пожал плечами.

— То и другое изменяется при нагревании. А в чем между ними разница? От тепла температура поднимается, от холода — понижается. А порядочность наоборот: чем больше ее подогревают, тем она ниже, а чем меньше она подогревается, тем она выше.

— Подогретая порядочность — не порядочность.

— Порядочность, которую нельзя подогреть, нельзя и использовать.

— Ты не веришь в существование честных политических деятелей?

— Не имеет значения, верю ли я. Впрочем, я выразился неточно, сказав, что нельзя использовать порядочность, которую нельзя подогреть. Можно. Нам пригодятся честные оппозиционеры, бараны, воображающие, что крепче их рогов нет ничего на свете. Они будут бодать каменную стену, пока не разобьют себе башку. Есть, впрочем, и «честные» в кавычках, — эти хоть и бараны, но рожки у них бутафорские. Немного подмазать — и рожки отвалятся. Ты, пан депутат, обойдешь твердолобых стороной и займешься теми, что попокладистей. Умаслишь их. И пусть их бараньи лозунги растащат домашние воры.

— И предатели, — присовокупил Радлак.

— Безразлично, пригодятся всякие, «подмазанные» — если хочешь, называй их «умасленными», — и «твердолобые». Это означает раскол, а всякий раскол — залог упадка и разложения. «Дом, разделившийся сам в себе, не устоит», — процитировал он Священное Писание, — и его руины ценнее всякого навоза. Понимаешь?

— Как не понять!

— Так вот, — Фарнатый осторожно поднялся с кресла и мгновенье постоял, проверяя, не отсидел ли ногу, попробовал выпрямить сначала одну, потом другую. Затем отпустил ручки кресла и медленно, осторожно, не разгибая до конца колен, прошел за огромный письменный стол. Опершись руками о стекло на столе, сел и устало произнес: — Ты будешь первым тайным узелком в этом шитье, Петрович — вторым, остальных подберете сами. — Помолчав, он добавил: — От Петровича будет толк.

— Своенравный гусак этот Петрович, — усомнился Радлак.

— Не захочет пробиться в депутаты, останется гусаком.

— Ну, за депутатское место он позволит и глаз себе выколоть!..

— То-то же. А теперь иди и действуй.

И председатель протянул большую плоскую руку с набухшими венами. Радлак схватил ее, заморгал и попытался пошутить:

— Итак, во имя предательства…

— Мне все равно, — устало махнул рукой Фарнатый.

У дверей депутат остановился.

— Выборы и в самом деле будут?

— Я тебе говорю, значит, будут. И обстоятельства как будто складываются благоприятные для нас.

— А когда?

— В начале будущего года, но это — между нами, как и весь наш разговор.

— Ведь срок полномочий еще не истек!

— Захотим — и истечет.

Радлак низко поклонился, мгновение помедлил, уставясь в закрытую дверь, и переступил с ноги на ногу. Он не решался спросить еще о чем-то. Заметив замешательство депутата, Фарнатый помог ему нетерпеливым вопросом:

— Ну, что еще тебя заботит?

— Гм… я как-то не решаюсь. Это такое щекотливое… чтобы ты, гм… не забыл меня. — Он криво усмехнулся и вкрадчиво добавил: — У тебя нет более преданного сторонника.

— А-а, ты вот о чем!.. — сообразил председатель. — Ну, без сомнения, ты будешь в числе первых кандидатов! Не тревожься! Станешь депутатом!

Успокоенный Радлак поблагодарил. Это было все, что ему хотелось знать. Он так и вышел, согнувшись в поклоне, и осторожно прикрыл за собой дверь.

Примерно таким вот образом была намечена тактика привлечения на свою сторону журнала оппозиции «Боевник», органа неуживчивой партии радикалов. Вместе с журналом, предварительно подставив ему ножку, надо было перетянуть и всю политическую группировку, которая, как черви к трупу, присосалась к давно отжившей идее национализма. Зачем душе, покинувшей тело, витать над могилой? Душу надо либо отогнать, либо использовать.

Цена порядочности не была точно установлена, поскольку она определялась рыночным спросом. Вскоре о ней доложит депутат Радлак, или Петрович, или еще какой-нибудь узелок в политическом шитье. Во всяком случае, желательно, чтоб она была подешевле.

Таким манером Петрович из орбиты политики краевого масштаба попал сразу в орбиту общегосударственной политики, и вопросы государственной политики заняли прочное место под его кровлей. Не следует думать, будто слепая курица нашла зерно! Никаких случайностей! Это было обычное подкармливание домашней птицы — кормежка, во время которой кое-что должно перепасть и способному, расторопному петуху с богатым настоящим и многообещающим будущим.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ Старые и новые

Из Праги Радлак вернулся в Братиславу ближайшим же поездом. Проведя ночь без сна, он поспешил наверстать упущенное, а когда проснулся, на дворе был уже ноябрь — самое неудачное и противное чадо из всех двенадцати сыновей года. Он хныкал, лил слезы, скулил ветром, утирался мокрым платочком тумана, а вытаскивая платочек, ронял из кармана мороз и хлопья мокрого снега, похожие на птичьи головки. Облик у ноября хмурый, взгляд мутный, — на что ни посмотрит, все обволакивается мраком.

Отвратителен город в такую погоду. Черные силуэты деревьев и кустов на мокрых бульварах перевиты нитками бурого снега. Неподвижные вороны и прокопченные городские воробьи на ветвях словно дремлют и в утренней полутьме кажутся листьями, которые еще не успел сорвать сырой, пронизывающий ветер. Девятый час, а день все никак не покинет ложе, которое он разделял с ночью. На улицах, в домах, на площадях — темно. Светятся лишь окна трамваев, витрины магазинов и кафе. Проносятся автомобили с зажженными фарами, разбрызгивая на тротуары снежную кашу пополам с водой. Торопливо шагают темные фигурки под зонтами, обмотанные шарфами, укутанные в пальто, пряча руки в карманах. Скрипят калоши, шлепают ботинки. Люди, оскальзываясь, переходят лужи, перепрыгивают, перебегают… Лишь полицейские в резиновых плащах неподвижно стоят на своих бело-красных постаментах, размахивая руками в белых перчатках. Кроме этих постаментов да разноцветных — белых, зеленых, желтых, розовых свежих плакатов и афиш, нигде не видно летних или осенних ярких красок.

Особенно бросались в глаза белые объявления. Прохожие останавливались перед ними, но, едва разобравшись, в чем дело, спешили дальше, не дочитав. Это были обычные оповещения о списках голосующих.

Направляясь по Фоховой улице просмотреть газеты в кафе, где он обычно завтракал, Радлак тоже задержался на минутку перед «Оповещением» и, вспомнив, что должен поговорить о важном деле с адвокатом Петровичем, свернул ближайшим переулком на Дунайскую набережную.

Припомнилась и теперь уже встревожила фраза председателя: «Приближаются выборы». Это не значит, что они произойдут в январе или в феврале, но подготовка к ним связана с большим напряжением, разъездами, плохими ночлегами, скверной едой, речами, собраниями, а главное — с неуверенностью в отношении кандидатур… Точно так же, как в эту мерзкую ноябрьскую погоду, когда небо со всех сторон — с востока, запада, севера и юга — затянуто тучами, не угадаешь, что низвергнется тебе на голову, потечет за шиворот!.. Затянет тучами политический горизонт, и выборы хлынут как из ведра — сначала общинные, потом окружные, а потом — в краевое управление, в палату депутатов, в сенат и так далее, и так далее… Настоящий ливень по всему краю, а ты в такой ливень ступай к народу — беспокойному, недоверчивому, враждебному, развязывай мешок с посулами, лги, обманывай и прикрывай голову руками, чтобы тебе ее не разбили.

Мысли путались, стремительно сменялись.

И чего политические верхи так интересуются настроением народа?

Будто настроение народа меняется!

Черта с два! Оно всегда вьется вокруг брюха — чтобы ртам было что жевать, а желудку — переваривать.

Меняются некоторые кандидаты. Вожди не меняются. Они прочно сидели, сидят и будут сидеть в парламенте, в сенате, в министерских креслах, числиться в кандидатских списках. Заменить вождей нельзя, если даже седая борода у них отрастет до земли или появится плешь до пят.