Демон-хранитель

Двигаться медленно, тягуче, чтобы чувствовались они внутри, оба, одновременно, чтобы брак закрепился, как надо, права расширяя, возможность потомства досягаемой делая. Стоны хриплые ловить губами, выгнув спину, отпустить беснующуюся магию ту, золотую, что еще никогда не хлестала из него так неудержимо, бурно, отчаянно. Позволить себе быть любимым, оберегаемым, хоть ненадолго. От него, с когда-то беспощадного боевого демона, не убудет, если он порадует своих возлюбленных. Тем более что стонут они так мелодично, страстно с двух сторон вжимаясь, обнимая, поглаживая, в волосах этих проклятых инкубских путаясь, чтоб им, патлам этим, пропасть совсем.

– Зарри… Зааар…

Быстрее, сильнее, и бедрами по кругу, так, чтобы волосы Тхашш искорками красными вспыхивали, чтобы Хссаш, нехищный и неядовитый совсем, прикусил шею, чтобы самому почти потеряться в этих руках, стонах и нежности, забывая о прошлом, принимая настоящее, особенно, если оно такое… счастливое. Страстное, неистовое.

Магия полыхает, вплетая золотые нити в их общую ауру, снова воссоединяя, сливая вместе, еще теснее, глубже, больше…

Северус выгнулся дугой, поднимая бедра, почти хрипя, Люциус навалился сверху, вжимаясь, прикусывая плечо, и оба они, одновременно вспыхнув, как факелы, излились, закрепляя их союз.

– Балти… - глаза у Северуса шальные, кровь прилила к губам, делая их пунцовыми, невозможно желанными. Темные волосы рассыпались по траве.
– Балти… прости, - он очнулся первым, принялся целовать зажившие запястья, предплечья, заковавшиеся в трехцветные браслеты, и…

– А ты? Зарри?

Стоящий колом член не спрячешь, как и странного выражения глаз, снова ставших зелеными.

– О, Мерлин! Какой стыд! Люци, он не…

– Стыдиться тут нечего, мои золотые, инкубы на то и соблазнители, что самих их довольно тяжело удовлетворить.

– Тебе не…

– Чшшш… - соскользнуть с них, уложить рядом, на грудь, как тогда, много лет назад, вспомнить невесомые, нежные ласки ладоней и губ, общую магию их единения, полыхающую вокруг, цельную, без зияющих в ней дыр, без неровно оборванных плетений, без неизбывной, безысходной горечи потери.
– Все хорошо. Так было нужно.

– К черту там какое-то «нужно», Зарри… Зар, неужели это ты?
– Люциус неверяще проводит по смуглой груди загрубевшей от постоянных упражнений с мечом ладонью.

– Ну да, это кто-то чужой пришел, похитил вас, мои сокровища, и разложил тут, на Иссинавалле, куда никому нет хода, кроме тех, в ком течет наша магия.

– Балти… Мерлин, как мы… чуть с ума не сошли, так тосковали, столько ночей провели без сна, рыдая, как брошенные наложницы. Скажи, там, где ты был… оно стоило того?

– Я умер, Тхашш. По-настоящему. И когда Госпожа, сжалившись, отпустила меня назад, то оказалось, что я не могу вернуться раньше, чем настанет день, в который я перенесся в прошлое.

– То есть…

– То есть в моем прошлом-настоящем, которого уже не будет, вы оба на сегодняшний день мертвы, Гарри Поттер отсидел в Азкабане, вступил в Наследие, продумал ритуал возврата, выбрался из тюрьмы и осуществил его… и вот я здесь.

– Мы думали, ты снова родишься Гарри. Все повторится.

Балтазар поймал Люциуса за подбородок и внимательно посмотрел ему в глаза:

– Вы же не… ничего с ним не сделали?

– Зар!
– возмущенно воскликнул Северус, поднимая голову с плеча.
– Как ты… да Гарри наш сын! Хоть и похож на тебя больше, чем на Джи или Лилит. Но он не ты!

– Да, теперь он просто Гарри Поттер, человек без каких-либо сюрпризов. У него очень красивая душа.

– И гипертрофированное любопытство.

– О, это у нас с ним от Лилит. Вот уж кошка, которую погубит когда-нибудь привычка совать свой нос, куда не следует.

– А можно я суну, что следует и куда следует?

Балтазар едва ощутимо напрягся, но Тхашш всегда отличался удивительной чуткостью. Коварно улыбнувшись, он на мгновение прижался к губам, потом лизнул шею, потом прикусил сосок так, как умел делать только он, даря ощущения на грани сладости и боли, обвел горячим языком каждый резко выделившийся кубик пресса, все еще полыхавшего огненными росчерками, и с жадным стоном вобрал в горячий рот член. Большой, горячий, одуряюще, полузабыто пахнущий самим демоном, его любовью, той тысячей бессонных, страстных ночей, что они провели вместе.

Балтазар тихонько рыкнул, прогибаясь в пояснице, крепче стискивая в объятиях Люциуса, находя его губы, запуская руку Северусу в волосы. Как же хорошо… Сны, мучавшие его последние четыреста лет именно тем, что могли никогда не осуществиться, сбывались самым приятным и волнующим образом – наяву.

– Тхашш… ммм… как давно… да, хороший, нежный мой!

Люциус гибкой змеей скользнул вниз, а за ним - светлые волосы, лаская грудь, щекоча живот, и демон выгнулся от наслаждения, даримого горячими ртами супругов, их щекочущей нервы магией, ласковыми пальцами, ласкающими живот, бедра, поджавшиеся тяжелые яички, сам подрагивающий от нетерпения член, исчезающий то в одной жаркой глубине, то в другой.

Рычание снова перешло в мурлыканье, узоры вспыхнули ярче, и Северус, поцеловав Люциуса нетерпеливо, будто спрашивая разрешения, уселся сверху, не переставая целовать того, кто не дал ему сойти с ума за долгие семнадцать лет, нетерпеливо повел бедрами и, подхваченный под ягодицы сильными ладонями обожаемого супруга, плавно, жадно опустился на его крупный член, сдавленно застонав Малфою в губы.

Синие глаза, как всегда на Иссинавалле, подернулись дымкой желания, но теперь рядом был тот, кому доставало сил и выносливости его удовлетворить. Балтазар потянул Светлого к себе, принявшись ласкать ртом, поглаживая округлые ягодицы, ставшие за прошедшие в постоянных тренировках годы приятно-твердыми на ощупь.

Темный принялся с упоением раскачиваться, постанывая, наслаждаясь горячей, родной магией, запахами летнего леса, соблазнительным мурлыканьем, вскриками Люциуса, видом его светлых шелковых волос, отливавших в лучах заката розовым золотом. Дотянувшись до выпяченных ягодиц, Северус осторожно, нежно, как всегда с не терпевшим грубости партнером, проник в ложбинку межу ними, погладил нежную кожу, заставив свою Белогривку зарычать, подаваясь назад, выскальзывая из ласкающего его рта.