Демьян Бедный

В «высших кругах» общества всего мира тогда охотно подхватили версию белой эмиграции о вандализме большевиков: это едва ли не людоеды! Но Ллойд-Джордж призвал Керзона к исполнению долга вежливости не потому, что был лучше воспитан или лучше относился к большевикам. Его поведение объяснялось таким пониманием вещей: «Если, прежде чем пожать руки правительств на севере, юге, востоке или западе, мы будем внимательно рассматривать, насколько чисты их руки, то, я думаю, едва ли много сделок было бы заключено на земле». Демьян Бедный, разумеется, прокомментировал это высказывание, не упустил и других признаний английского премьера, понявшего, что «война против большевиков… вызвала бы среди организованных рабочих волнение, которое трудно даже вообразить». Но Ллойд-Джордж не терял надежды задушить Россию новыми — экономическими мерами, не говоря о том, что торговля с Россией была необходима для восстановления собственного хозяйства. А Демьян мотает все на ус и растолковывает читателю. Европа вырабатывает устав Лиги наций? «Карты ясны! Мировой Торговый Дом. Пять работников согласны честно жить… чужим трудом!»

Подписан, наконец, англо-советский торговый договор. Италия последовала примеру Лондона, а Франция все воздерживается? «Сеньер и сэр, а где ж «моншер»?» — только и спросит Демьян Бедный.

В ноябре 1921 года в связи с вашингтонской конференцией по разоружению Демьян нарисовал портреты всех «адовых друзей» — Ллойд-Джорджа, Хьюза и Бриана. «В аду пошел тревожный гул… Что там творится в Вашингтоне? Кто Хьюз? Святой или дурак?..» Впрямь «на земле для новых драк вооружаться перестанут? Иль блеск «гуманнейших» идей там служит только для парада?..» А в декабре завязал переписку всерьез: «Мистеру Ллойд-Джорджу. Совершенно приватно», а затем и «Доверительно»:

Так вы, мистер, настроены вполне примирительно? Справлялись вы у мусью Бриана, Какого он мнения насчет мусью Демьяна? Решил признать нас окончательно? Прямо замечательно! Может, еще кто-нибудь Хочет стать на этот путь?

…И в самом деле, доверительно поэт предупреждает: «Когда пойдут наши совместные заседания об условиях «признания», — имейте, мол, в виду, что… «в Советской Руси перевелись караси, водившиеся на святой Руси ране, которые, дескать, любили, чтоб их жарили в сметане».

В 1922 году число «срочных», «приватных» и прочих посланий за границу заметно умножилось. Со страниц газет всего мира не сходит слово «Генуя». В апреле этот итальянский город впервые примет на международной конференции делегацию большевиков. И Демьяна очень забавляет точка зрения иностранных дипломатов, их страх перед неведомыми «русскими медведями», как они полагают, — безграмотными и грязными посланцами Советов.

Демьян все помнит, ему приятно посмеяться над тем, какие «открытия» ждут того, кто впервые увидит «страшных» большевиков; он знает, как будут поражены за границей, услышав советского наркоминдела Чичерина, который, выступая по-русски, легко тут же переведет свою речь на французский. Что касается Красина… то ведь это «подлинный джентльмен, чуть ли не со свидетельством из Оксфорда, и у него лицо, а не морда». И Демьян еще добавит: «Мистер, бойтесь этого как огня: чтоб вместо Красина не назначили… меня».

А если говорить серьезно, то провозглашенная Чичериным программа Советского правительства предельно и давно ясна, и Демьяном давно сказано:

Дескать, мы — успех заметный! — Держим курс междупланетный И сильны союзом тесным С пролетарием небесным, — Но пока там суд да дело, Пусть нам сферы верят смело: В силу разных ситуаций, Мы не тронем сферных наций И по собственной охоте Всем пошлем по мирной ноте.

Что же касается требования уплаты царских долгов, то как тут снова не посмеяться? Поэт ценит вежливость; он так и знал, что Чичерину скажут, что у него «не глаза — прямо василечки!.. Ах, подпишите эти векселечки!», и объяснит своему читателю в газете «Беднота», чего же в конце концов добиваются в дипломатических сферах:

…Уж баре не кричат: «В России коммунизм Весь, мол, хозяйственный разрушил механизм!» У них самих теперь хоть нет Советской власти, А в механизме все расхлябалися части. И, нынче нас к себе чуть не силком таща, Они нам в Генуе поют (пока!) умильно: «Как, дескать, вы и мы поизносились сильно, Давай чиниться сообща!» Мы что же? Мы не прочь. Мы, скажем, не перечим, Европа, истинно: испорчен весь фасад. Но… царские долги платить нам все же нечем. Начнете требовать, так мы — айда назад! Опять же, ваши все припомнивши попытки — Четыре года лезть на красный наш рожон, Еще мы спросим вас: КОМУ и КТО ДОЛЖОН? Мы вашим ласковым речам не очень верим. Но — поторгуемся: не купим, так примерим, — Не сбудем вам своих товарных образцов, Так хоть пощупаем как следует купцов, Чтоб, в случае вторичной встречи, Знать, с кем вести какие речи!

Возобновленная в Нижнем Новгороде ярмарка доставит эту возможность потолкаться среди тех, кто умеет торговать, даст образец, как вести беседу с лордом по-купцовски. Впрочем, поэт по-прежнему «сочувствует» английскому премьеру. Тот занемог. «Догенуэзился!» — пишет Демьян, рассказывая читателю, что больному в бреду видится… «Будто его… переехала русская нефтяная цистерна, вся обклеенная плакатами Коминтерна!»

А помимо шуток:

…Скажу лишь то, что непреложно: Мы уступаем, сколько можно, Но если нас биржевики Начнут пугать — серьезно? ложно? — Мы твердо скажем: «Осторожно! За этой линией — штыки!!»

И еще одну информационно-разъяснительную работу всегда ведет Демьян: пользуется любым случаем, чтобы дать понять, как воспринимает тот или иной факт Ленин.

Никто из поэтов не писал так много и так просто о Ленине при его жизни. У Демьяна есть целый стихотворный отчет об одном из съездов Советов, написанный от лица крестьянского делегата — деда Софрона. Дед обстоятельно рассказывает, как он уселся рядом с Лениным, как чувствовал себя на съезде, о чем шла речь; и, наконец, в этом отчете поэт разрешил себе, надев маску деда, сказать:

Ильич начал докладывать съезду отчет О работе Советской власти, Разбив отчет на две части: Про внешнее и внутреннее положение (В газете прочли вы подробное изложение). … Ленинской речи дать повторение — Труд для меня непосильный, ребятки! Ленин речь говорит — Не кривит, не мудрит, Не шумит, не грохочет. Не поймет его тот, кто понять не захочет. Словно Волга-река: ширина, глубина И прозрачная ясность до самого дна. Нет иного для ленинской речи сравнения. В этой ясности — ясность великого гения. В простоте — глубочайшая мудрость народная. Дышит мощью безмерной река многоводная И несет свои воды бескрайной равниной, Без натуги плотину снося за плотиной. И нет силы такой, чтоб закрыла ей путь Иль могла ее в русло иное свернуть!

И тут же сделано стихотворное изложение ленинского доклада.

Деловая, конкретная программа действий всегда точно изложена поэтом. Идет ли речь о борьбе «со вшой», о навозе ли — Демьян ничем не погнушается, да еще с вызовом: «Кто скажет мне, что где навоз — там нет геройства, того я быстро излечу, послав на взбучку к Ильичу…» Все это так жадно поглощается читательской массой, что в деревнях собирают по ложке керосина с каждой избы, чтобы какой-нибудь, пока единственный, грамотей почитал обществу «Демьянушку». Он же и утешит, сказав: «Я знаю: горько вам живется и убого, но цель заветная близка, ее видать. Все силы напряжем — не будем голодать. Страдали много мы. Осталося немного перетерпеть, перестрадать!»

В оценке международных событий поэт также всегда старается дать понять точку зрения Ленина.

Вот шуточный романс, как бы фиксирующий рассуждения Ллойд-Джорджа.

…А Ленин, хитрейший из всех мировых хитрецов, Смеется, засунувши руки в карманы. Он, чувствую, рано иль поздно окажется прав, — Вопрос лишь насчет промежутка, И выверты наши, — по совести все разобрав, — Такая пустая и глупая шутка.

Поэт часто использует размер популярных городских романсов и уличных песенок, которые вдруг преображаются в остро политические обзоры. Так известная «Маруся отравилась», звучащая на любой русской шарманке, оказалась Антантой, которая тоже, конечно, отравилась: